Вторую же песню – «Налей-ка рюмку, Роза» – Кирилл Аркадьевич услышал – в записи – много позже, в исполнении Аркадия Северного, или, иначе – Звездина. Слова в этой записи были также отличными от тех, которые пел отец. Кто являлся автором мелодии и текста этой песни, Кирилл Аркадьевич не знал и поныне.

Отец был компанейским человеком, любил петь песни и играть на пианино, ухаживать за женщинами, танцевать. Но он, фактически всю свою жизнь отдавший армии, не был готов к гражданской жизни. И уже вступив в должность директора Дома культуры, никак не мог понять, что люди могут лгать, глядя в глаза; что распоряжения директора могут неделями не исполняться; что за комплиментами в свой адрес нередко кроется только угодничество и лесть, а вовсе не признание его талантов. Он был незаменим в организации концертов, вечеров и прочих праздничных мероприятий. Но когда надо было что-либо достать, пробить, договориться – он пасовал. И тем не менее вначале все было прекрасно. Отец был полон планов, и ему казалось, что он сумеет воплотить их в жизнь.

Кирилл, оставшийся на это лето дома, стал часто приходить к отцу в его рабочий кабинет. И там он с удивлением узнал, что отец, оказывается, играет в шахматы, и неплохо. Во всяком случае, он выигрывал у многих. Заметив интерес Кирилла к шахматам, отец пообещал, что и его научит, и в самом деле дал первые уроки этой древней игры. А вскоре шахматная доска с фигурами появилась и дома. Мама очень обрадовалась новому интересу сына, но сама учиться игре в шахматы категорически отказалась.

Кирилл Аркадьевич с необычайно светлым чувством вспомнил свое былое увлечение шахматами. Во времена социализма шахматы были не просто игрой. Они – как музыка, как космос, как балет – являли собой некий символ таланта народа, и фамилии Алехина, Ботвинника, Смыслова, Бронштейна, Таля, Петросяна, Спасского, Котова, Нимцовича, Тайманова, а затем и Карпова с Каспаровым были известы почти каждому. Кирилл Аркадьевич припомнил телерепортажи с шахматных чемпионатов; печатавшиеся почти в каждой газете нотации лучших шахматных партий и характерные диаграммы с изображением ключевых позиций; издававшуюся огромными тиражами шахматную литературу и работавшие в каждом Доме пионеров шахматные кружки. В юности он сам не раз участвовал в студенческих турнирах и даже умудрился получить третий взрослый разряд. Но, к сожалению, с распадом страны куда-то запропастились и шахматы, и только старики, сидящие с двухциферблатными часами на скамейках в скверах, напоминают о былом величии советской шахматной школы.

Приходя к отцу, Кирилл встречал там множество людей, но чаще – бывших сослуживцев, заходивших к папе, кто за чем: кто в поисках работы; кто просто так, по старой дружбе; кто занять денег и попытаться вытащить отца в пивную, где под вяленую воблу и вареных раков все брали «два по сто и кружку пива» и вспоминали о войне, о мужской дружбе и о несложившейся любви. Но папа был совсем непьющий, и все попытки сослуживцев поговорить с ним за бутылкой оказывались безрезультатными.

Разумеется, отец мог выпить рюмку-две для поддержания компании, но не больше. И Кирилл, и мама видели его пьяным лишь однажды – когда в 63-м отца вызвали в военкомат и вручили ему второй орден Красной Звезды, нашедший его спустя двадцать лет. Кирилл Аркадьевич хорошо помнил, как отец пришел домой шатаясь и, смеясь от собственной беспомощности, тихо лег спать.

Вообще, отец не пил, не матерился, не курил. И позже на вопрос Кирилла, уже учащегося музыкального училища, почему отец не курит и не пьет, тот ответил: и до войны, и в первые годы на фронте – курил. Но после выхода из окружения – бросил. Когда попали к немцам в тыл и кончился табак – все начали курить траву, а он – не смог. Ну, а добравшись до своих, вдруг понял, что уже не тянет.