Когда за ним приехал дедушка, он даже огорчился – так не хотелось уезжать. Дедушка был старенький, смешной и очень добрый. Кирилл его не помнил, но, судя по тому, как дедушка с ним раз говаривал, он про Кирилла и про его семью знал очень много.

Тот город на Березине, в котором жили дедушка и бабушка, показался Кириллу большим и нарядным. Вдоль тротуаров на центральной улице росли густые кусты и деревья; в красивых магазинах было полно покупателей; множество праздных людей сидело в садиках и скверах на скамейках. В главном парке, на высоком постаменте, стоял танк; в центре, в магазине «Пиво – воды», продавали вкусную шипучку с сиропом; а по вечерам большие желто-красные автобусы мигали разноцветными огоньками. Именно здесь, в этом городе, раньше жила его мама, именно здесь она встретилась с папой, а потом родила и его – Кирилла. А значит, этот город был и его родиной.

Бабушка и дедушка жили в деревянном доме с приусадебным участком. Дом стоял поодаль от центральной улицы, проход к которой был огорожен высоким глухим забором. На участке росли овощи – морковь, огурцы, помидоры, старые яблоневые деревья и множество цветов, среди которых Кирилл сразу же узнал свои любимые флоксы. А еще там был сарай с большой кухней, где и проходила летом жизнь семьи; в будке у забора жил Джульбарс – сердитый овчар, весь день, до вечера, сидевший на цепи; был еще кот Мурзик, совсем не боявшийся Джульбарса и ловко воровавший все съестное со стола.

В доме, состоявшем из двух комнат и кухни с русской печью, было тихо и прохладно. Громко тикали красивые настенные часы, каждый час отбивавшие время глухими ударами. В большой комнате стоял громоздкий диван, никелированная кровать и швейная машинка «Зингер». Еще имелось четыре стула, продавленное кресло и большой стол, на котором всегда стояла круглая большая пепельница из синего стекла с выдавленной на дне балериной. В маленькой комнате стояли две кровати, шкаф и стулья. Под окном этой комнаты, в которой и стал жить Кирилл, росли вишневые деревья, кусты малины и крыжовника и, незнакомые Кириллу, цветы табака, так восхитительно пахнувшие по вечерам.

В таком комфорте, в такой роскоши Кирилл еще не жил. Но удивило, и даже поразило, его вовсе не это. Прежде всего, удивила бабушкина еда – непривычно жирная, но в то же время очень вкусная. Удивило и то, как эта еда называлась. Тушеная морковь почему-то называлась «цимес», прозрачный куриный бульон со всякими мучными штучками – «фарфелах», фаршированная чем-то вкусным рыба – «фиш», а медовая коврижка – «лэках».

Но больше всего поразило его то, как непривычно разговаривали бабушка и дедушка – удивительно протяжно и напевно, с поднимающимися куда-то вверх вопросительными интонациями в конце каждой фразы. Также говорили и их многочисленные знакомые, повадившиеся заходить к ним в гости с одной лишь целью – посмотреть на Ритиного сына. Иногда они общались меж собой на непонятном языке – чуть-чуть визгливом и картавом, который слышать до сих пор Кириллу никогда не приходилось.

Когда Кирилл спросил об этом дедушку, тот засмеялся и сказал, что так говорят все евреи.

– А кто это, евреи?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Ох, Дора! – Дедушка всплеснул руками. – Кирилл не знает про свою национальность! Азохэн вэй! Мне это нравится! Ну Рита! Ну совсем мишугинэ! Шлимазл! И как тебе все это, а?

– Ну так узнает! – смеясь и вытирая руки фартуком, бабушка спросила у Кирилла:

– Разве мама никогда не говорила, что мы – евреи? Нет? – она присела у стола, сняла очки и покачала головой. – И мы, и мама, и твой папа, и ты, и ваш Костик. Да, евреи. Есть русские, есть украинцы, белорусы, есть грузины, есть цыгане. Ну, там, поляки есть, и немцы, и американцы. А есть евреи. Разве ты не знаешь?