Полине исполнится десять, когда от сердечного приступа, скоропостижно скончается дед Назар, которому было всего-то пятьдесят шесть лет. Хоронили деда Назара всем селом. Не скрывали своих слез даже молодые мужчины, а некоторые из них даже плакали навзрыд. Все его так любили, что еще много лет спустя о нем ходили легенды, как о настоящем человеке, настоящем русском богатыре.

Убитый горем дед Емельян, мужественно прошедший сквозь огонь февральского переворота и недавней войны, пережил его только на девять дней…

Поскольку в поселке было привычным делом проводить совхозные собрания вместе с ребятней, Полинка была в курсе всех дел, в том числе и касательно трудодней, когда вместо заработанных денег совхоз рассчитывался с трудящимися, как правило, ячменем или пшеницей. И всякий раз день так называемой «получки» не обходился без чьих-нибудь горьких слез, когда в ведомости на выдачу «зарплаты» приходилось просто ставить свою подпись напротив слова «должен» и ни с чем уходить домой. Сначала Полинка мало что понимала в этой процедуре, а годам к десяти начинала размышлять: «Как такое может быть? Ведь мама с бабушкой работали-работали целый месяц, а им не только не дают ни одного зернышка, а наоборот они еще и должны остались совхозу?.. За что они должны-то? И что мы будем теперь есть? А может, это кассирша ошиблась и неправильно подсчитывает эти чертовы трудодни? Вот вырасту – стану учителем математики, и буду всех учить считать правильно…»

…Спустя недели полторы после приезда, родители купили дом с участком, прибыл из Атбасара контейнер и для семьи наступил день переселения из гостеприимного бабы Наташиного дома. Олька с невероятной грустью расставалась с бабушкой, а та, гладя ее по головке, ласково утешала:

– Не плачь, мое солнышко, вы ведь, Слава Богу, идете жить в свой дом… И от нас будете недалеко, всего-то через две улицы. Как соскучишься, сразу прибегай ко мне, хорошо? Я ведь тоже буду без вас скучать. Обещаешь прибегать проведывать бабушку?

– Да-а, баба Наташа, буду … – всхлипывая, пообещала Олька.

Они крепко обнялись на прощание, и семейство побрело в свое новое жилище. А баба Наташа, стоя у калитки, смотрела им в след до тех пор, пока они не свернули в проулок.

Скоро семья оказалась в большом и чисто выметенном дворе теперь уже своей усадьбы, приобретенной на одолженные у бабы Наташи двести рэ. Сам дом был аккуратно выбелен, все окна и двери окрашены голубой краской, и были они в разы больше, нежели в их прежнем жилище. Покрытая, не травой, а настоящим шифером крыша имела конусообразную форму, от чего дом казался невероятно высоким. Деревянные полы, ровные и гладкие, как стекло, были окрашены светло-коричневой краской с матово-розоватым оттенком. Внутренние стены и потолок тоже казались сравнительно высокими, плюс ко всему, они просто сияли голубизной, обдавая входившего ароматом свежести. Первое Олькино впечатление от их нового жилища было потрясающе приятным, потому что, во-первых, снаружи оно очень походило на дом бабы Наташи, а во-вторых, этот дом не входил абсолютно ни в какое сравнение с их прежним жильем в Атбасаре. Да и запахи в Калинине вызывали исключительно один только восторг.

Дом состоял из двух основных больших комнат, разделенных печкой и перегородкой с дверным проемом. В одной комнате было два окна с широкими подоконниками, одно из которых открывалось с видом на сад, другое же – глухое – выходило на улицу. Во второй одно большое окно тоже смотрело на улицу, а другое, длинное и узкое – во двор. К основному дому еще была пристроена кладовка и коридор с цементным, но достаточно гладким и окрашенным полом. В кладовке стояла огромная деревянная пустая винная бочка с краником, а в коридоре находилась старенькая, но самая настоящая газовая плита, вместо так уже приевшегося керогаза.