Услышав о землетрясении, родители и дети словно потеряли дар речи, и, хлопая глазами стояли, почти не шевелясь.

Тогда дядя Готлиб продолжил:

– Да не бойтесь вы! У нас ведь точно такой же дом, и ничего, живем! Случись землетрясение – уцелеют наши дома – никуда не денутся, потому что их строили немцы… – он вдруг осекся, потом наклонил голову, и сказал уже тише – Зато у вас самый лучший на улице виноградник. У них же тут было самое лучшее вино в поселке. А яблонь, сколько, смотрите, – повел «делегацию» по саду новый сосед, – Смотрите, это вишня, это абрикос… Это вот персик, тут урюк, а это груша… О, они даже и лестницу вам оставили…

– Та на гада она здалася нам о та лестница?! Стока денег содрали за о ту халупу, а она без фундамента, язви их у душу… – ворчливо отозвался отец.

– Как это – зачем? На чердак будете лазить, на деревья за вишней… Хорошая лестница. Новая. Получше нашей будет, – опершись о приставленную к фронтону с чердачной дверцей лестницу, ответил дядя Готлиб, – И все же, несмотря на здешнюю жару, тут добрая и благодатная земля. Просто за ней нужен должный уход.

Ольке дядя Готлиб понравился с первого дня их знакомства. Да он и в последствии окажется спокойным, общительным и очень добрым дядькой. Позже она, сравнивая отца с дядей Готлибом, не раз будет задаваться разными на его счет вопросами. К примеру, почему дядя Готлиб, получив только начальное образование и будучи немцем, правильно произносит русские слова и, в отличие от закончившего семилетку отца, не «гэ-кает»? Или почему, например, несмотря на то, что дядя Готлиб сидел в тюрьме, его никто и никогда не видел раздражительным, грубым, неприветливым или повышающим на кого бы то ни было голос, или, тем паче – поднимающим руку на жену или детей? Ольке нравилось даже вдыхать запах дыма от папирос или сигарет, когда дядя Готлиб приходил по какому-то делу к отцу и закуривал. Она даже стала мечтать, чтобы их батя тоже курил и от этого стал таким же добрым и спокойным, как сосед.

А однажды ее мысли едва не материализовались. Едва успела она подумать: «Хоть бы дядя Готлиб научил батю курить!.. Он бы тоже никогда не психовал, и мы бы, как Гермесы, зажили бы так же дружно…», как вдруг отец произнес:

– Как ты, Готлиб, о то, куришь, язви?

– Не понял, Петрович, что ты имеешь в виду?

– Ну, тебя прямо тянить о то курить эту заразу, чи шо? Та еще ж одну за другой о то смалишь…

– Да, привык я уже, Петрович. Я же лет с шести, еще в детдоме научился курить, – улыбнулся дядя Готлиб. – Не знаю, как других, но меня курево успокаивает. Как только расстроюсь, закурю и потихоньку успокаиваюсь. Если бы я не курил, я бы, наверное, психом был еще тем… Хочешь попробовать? – он вытащил сигарету из красной пачки с надписью «Прима» и протянул ее отцу.

– А давай! Хоть позабавляюся о то… Но, я жеш не умею, язви, Готлиб… – отец взял сигарету опасливо, словно запал от гранаты.

Олька крутилась рядом и мысленно посылала импульсы отцу: «Наконец-то!!! Ну, батя, молодец!.. Давайте, давайте, па!.. Закуривайте! Ну же… Н-ну!? Дядя Готлиб! Помогите же ему… Научите же его курить!!»

Дядя Готлиб поднес к концу сигареты зажженную спичку, отец закрыл глаза, нахмурил брови, дабы придать себе вид заправского курильщика, и… прикурил!!! Увы, к великому Олькиному разочарованию, выглядел отец при этом далеко не как дядя Готлиб, а как первоклассник, которому впервые в жизни предложили закурить за углом школы. Словом, в первую же минуту дым сигареты попал отцу в глаза, он сморщился, покряхтел, слегка покашлял и обеими руками стал отмахиваться от него.