На восемнадцатый день Полинка в восемнадцатый раз предложила деду:

– Ну сегодня-то можно рассказать, а, дед Емеля?

– Чего рассказать-то, мое Солнышко? – сделав вид, что запамятовал, приложил ладонь к уху дед.

– Да стишок же про Ленина!

– Так мы жеш уже приехали, Полинушка!

– Куда приехали? Мы ведь еще едем… ну, катимся же еще вовсю…

– А-ну, загляни-ка сюда.– Дед прислонил головку девочки к одной из щелей вагона, – ну, видишь? Это и есть Ташкент – город хлебный!

– Ой, так быстро мы приехали, что я даже не успела рассказать стишок… – тихо пробормотала Полинка, не отрываясь от щели.

– Так только с помощью твоих святых молитв мы и доехали так скоро! А стишок тот… его и в школе будет кому рассказать… – лукаво усмехнувшись, сказал дед.

– А здесь школа-то есть?

– А как же!

– Большая? Как в Муйнаке?

– А может, даже и побольше муйнакской… построим. Давай, Полинушка, начинай-ка по-новой молитвы и мы все вместе помолимся. Потому как выгружаться будем еще километров через семьдесят.

– А семьдесят – это много?

– Да нет, это в тыщу раз меньше, чем проехали.

И Полина с особой торжественностью начинала петь:

– Отче Наш! Иже еси на Небеси!

– Да святится Имя Твое! – подхватили остальные попутчики, провожая взглядом предпоследнюю на своем пути станцию. – Да приидет Царствие Твое! Да будет Воля Твоя, яко на Небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Высадили их в голой степи с верблюжьими колючками да перекати-поле, где их приезд, вместо обещанного жилья, поджидали лишь вбитые в растрескавшуюся землю колышки, служившие разметкой участков, на которых им самим, наделав самана, еще предстояло построить дома, что произойдет не ранее, чем через год.

Несмотря на отсутствие в радиусе километров трех а то и четырех саксаула для разведения того же костра, где они могли бы приготовить какую-то еду и вскипятить воду, главным спасением для них тогда являлся уже имеющийся канал, вырытый заключенными незадолго до их приезда. Правда, расположен он был аж в трех километрах от места их непосредственного дислоцирования, куда приходилось ежедневно и не по одному разу на дню ходить за водой. Поскольку размещение переселенцев близ канала карался не иначе, как – шаг в сторону – расстрел, они и были вынуждены первым делом бросить все свои силы на то, чтобы с помощью одних только лопат, вручную рыть к спасительной воде отводной арык. Лишь через год у них в Калинине появится, не по щучьему, конечно, велению, но своя настоящая водонапорная башня с более или менее нормальной питьевой водой из скважины.

А пока что они вырыли землянки, соорудили времянки из камыша и глины и принялись изготавливать для своего будущего жилья саман. И уже осенью пятьдесят третьего к ним в поселок из Ташкента прислали учительницу, которая, пока строилась школа, вела уроки с первого по четвертый класс прямо в семьях, где и ребятни было большее количество, и позволяла площадь только что ими сооруженного, а, порой, еще недостроенного жилья. У одних хозяев учительница собирала первоклассников, в числе которых была уже шестилетняя Полинка, в другой семье, согласно расписанию, согласованному с родителями – второклассников, и так по четвертый включительно.

Елену Александровну Драницыну, так звали их учительницу, сразу полюбили не только школьники, но и все жители поселка, такая она была замечательная – умная, добрая и строгая, но справедливая. И Полина еще в первом классе даст себе слово, что она обязательно станет учительницей, причем, непременно такой же, как ее замечательная первая учительница.

Несмотря на то, что война уже восемь лет как закончилась, с Полинкой в классе все еще обучались так называемые «дети войны», которые были старше ее на пять, а то и на все восемь лет. Классы уже тогда были многонациональными, основное «население» которых составляли русские, украинцы, белорусы и недавно прибывшие немцы, евреи, греки и чеченцы.