Когда справа от них закончилось хлопковое поле, отец остановился и поставил чемоданы:
– Смотри, Катя, как повыросли о те деревья на арыке, шо мы сажали. Та и там же ш, смотри, как джуда разрослася. О там жеш дальше кладбище, де мы Танечку хоронили, за о теми деревьями?
– Да, там… Там же, наверно, и маменьку мою соронили… чужие люди… Ты ж не пустил тада меня…
– Та не ной! Тебе, шо о то, земляки и не покажуть могилку родной матери? Попроведаем о то потом сходим и Танечку, и бабу Вишнячку. Хороша женщина была… И добра ж, и умна, та поспокойнее о то своей дочки, – делая, по привычке, почти в каждом слове неправильно ударение, продолжал отец. – И тихонька ж о така была… Она меня любила… Не то шо о та стара – ридна мать, язви её… Помнишь, усё Гаврюшечкой меня называла? И тока Гаврюшечкой… Царство ей небесное…
– Та разве ж она тада знала, шо ты такой… кобелюка… и шо завезешь меня на край света…
– Ма, а баба Вишнячка тоже была нашей бабушкой? – спросила Олька.
– Была-а… Она ж умерла за день до того, как ты появилася. Я ж сама сначала привезла ее сюда, а сама-а… потом тока хвос свой ей и показала – умотала в тот чертов Муйнак за вашим же батей…
– Та хоть белага света со мною повидала! – попытался, было, сострить отец.
– А как ее звали? – спросила Олька.
– Феодосией Ивановной Вишняк звали мою маменьку… – с грустью ответила мама.– Это после паспартзации записали ее «Федосьей».
– Вишняк же звали вашего батю.
– Ну. А до замужества маменька была Сидоренко.
– А че она с тетей Фросей не жила? Тетя Фрося же здесь живет, – подключилась к разговору и Анька.
– Фроське той, как раз, до мамы было… Она ж тока и знает, как бы за кого та в который раз замуж шивырнуть! Пошти каждый год нового мужика в дом приводила. Какая мать будет терпеть такое? Вот мама, как я умотала отсюдава, и скиталася по чужим людям…
– А тетя Фрося говорила, что вы сами аж три раза шивырнули замуж! – вдруг выпалила Анька.
– Када это она тебе успела намолоть?! – возмутилась ошарашенная мама.
– А тогда, когда мы с папой на свадьбу к Райке ездили сюда! Я же помню…
– Соплячка еще, а туда же… Говорю же, вылитая Фроська! – обиженно произнесла мама.
И какое-то время семейство продвигалось молча по пыльной дороге вдоль арыка, на одном берегу которого возвышались осыпанные серо-желтыми запыленными листьями тополя и вербы. А на другом – сквозь стволы деревьев просматривались кусты джуды и можжевельника, за которыми, наконец-то, показались первые дома долгожданного Калинина…
– Смотрите… Смотрите!! Негр!!! Настоящий! Вон он, вон! – вдруг завопил Толька.
Они и в самом деле увидели абсолютно голого, загоревшего до черноты, мальчишку лет четырех, который старательно и задорно катил вдоль арыка надутую камеру от колеса грузовика.
– Диствительно, негр! – весело сказал отец. – А вон их на арыке, скока там еще, о тех негритят… Я-азви его!…Аж кишать! Как о те головастики! Сейчас дойдем до мостика, та передохнем у теньку.
С дорожной насыпи они спустились в ложбину, поднялись на берег арыка и остановились перед бревенчатым мостом, за которым и располагалась нужная им улица. На берегу и в арыке, и в самом деле, просто кишела ребятня: они брызгались, плавали, ныряли с берега, с плавающих баллонов, с мостика, с деревьев, а те, что постарше, сигали в воду с тарзанки. Дети резвились и весело галдели, наслаждаясь праздной беззаботной жизнью. Несколько ребятишек на берегу ни чем не отличающиеся оттенком загара от увиденного ими самого первого «негритенка», лежали в пыли и загорали еще …А те, что поменьше, носили в ладонях воду из маленького арычка, протекавшего параллельно шагах в пятнадцати от большого, строили там из глины причудливые домики и «пекли пирожки».