Должен признаться, я весьма неплохо играл в шахматы. Моё умение было следствием скорее природных причин, чем осмысленных занятий шахматной практикой. Я легко запоминал расстановку фигур, мог восстановить позицию с любого шага. Сами же ходы производились мною больше по наитию, чем в результате анализа тех или иных продолжений.

– Огюст, ты мой первый кент, который может стать гроссмейстером годам к пятнадцати,– говорил старый Санчо, добряк и шахматный дока, обучивший меня основным правилам этой древней игры. Он любил словечко «кент», и я не обижался, когда Санчо называл меня не по имени.

–Да,– ответил я, опасаясь, как вы помните, чтобы дон Гомес не рухнул ниц,– немного играю в шахматы, сир.

– О, Огюст! – вспыхнул дон Гомес.– Вы употребили слово «сир», потому что слишком любезны ко мне. Даже в своей семье я не монарх, но скорее добросовестный исполнитель воли моей несравненной Дульсинеи – донны Риарио! Мари, ну что ты молчишь? Подтверди мои слова! Казалось, Дон Гомес был в наилучшем расположении духа. Ему не сиделось на месте. Хаотичные движения, которые он совершал в подтверждение каждого сказанного им слова, выглядели забавно и походили на метания светлячка вокруг горящей в ночи лампочки.

– Вот и замечательно! Не правда ли? Пойду принесу фигуры. Почему бы нам не сыграть партейку прямо сейчас?

Как только дон Гомес скрылся за небольшой дверцей, ведущей в его личную потайную каморку, донна Риарио подошла ко мне и торопливо, с волнением в голосе заговорила:

– Милый Огюст, как бы хорошо вы ни играли в эти ужасные шахматы, умоляю вас: будьте снисходительны к моему мужу. Он не умеет проигрывать. Каждый проигрыш побуждает его задуматься о конце света. И тогда он превращается в совершеннейшего тирана. Он требует от нас с Катрин беспрерывных молитв и каких-то немыслимых жертвоприношений. Я ему говорю: в христианстве нет жертвоприношений, Христос – жертва и всё такое. Но нет! Ничего не хочет слышать дон Гомес.

Она виновато улыбнулась.

– Но стоит ему выиграть, как у нас в доме наступает рай. Я читаю ему свои стихи, Катрин поёт нам и танцует фламенко. Мы с дочерью совершенно счастливы! Иногда я беру на себя смелость и прячу эти дурацкие шахматы в самый дальний угол, от греха подальше. Иначе беда! Но он их находит, и всё повторяется сначала. Как-то муж пришёл домой в обнимку с приятелем доном Хуаном и давай искать шахматы. А я же знаю, что Хуан его обыграет. Уж как я просила: «Хуан, голубчик, сыграй вполсилы. Ну что тебе стоит проиграть Гомесу? Ты же крёстный Катрин! Пожалей свою крёстную дочь, не наводи на неё, голубку, отцовского мракобесия». И что бы вы, милый Огюст, думали? Этот лицемер Хуан кивает головой, соглашается, обещает проиграть во что бы то ни стало, а потом берёт и выигрывает. Я ему: «Ты же обещал!» А он: «О, Мари, сам не знаю, как это получилось. Только подумал: надо бы поддать ладью, гляжу, а Гомесу уже и ходить некуда. Прости ради бога!»

В это время дверь каморки распахнулась, и на пороге показался сияющий дон Гомес. В руках у него была шахматная доска, а в глазах – восторг и сладостное предвкушение игры.

– Я, пожалуй, пойду,– донна Риарио встала со своего места.– Катрин, проводи меня. Я должна тебе кое-что показать.

Сеньора бросила на меня умоляющий взгляд и в сопровождении дочери покинула залу. Мы остались с доном Гомесом вдвоём.

– Ну-с, милый дружочек, давайте расставим наши преимущества!

Дон Гомес водрузил на стол большую красивую шахматную доску и рядом положил два батистовых мешочка с фигурами.

– Вы расставляете белых храбрецов, а я – соответственно чёрных,– сказал он и принялся развязывать свой мешочек.– Расставим и потом кинем жребий.