Сейчас, по прошествии стольких лет, я воспринимаю тезис модернистской философии о приоритете формы над содержанием как сознательную неправду, запущенную для отсечения человеческого ума от понимания происходящих в мире событий.

Действительно, пренебрегая содержанием, мы становимся безразличны вообще к каким-либо смыслам. Сколько раз мировые правители пьянили собственный народ витиеватой заботой о нём, сродни лицедейству. Чтобы потом тех, кто не вёлся на дворцовую интригу, безжалостно раздавить или выставить на потеху, хуля и обливая грязью.

С памятного дня, проведённого в доме Катрин, прошло много времени. Должен признаться, я пользуюсь любым подходящим случаем, чтобы ещё раз мысленно прикоснуться к витиеватым формам той далёкой кабинетной мебели. Моя виртуальная ладонь вновь скользит по изгибам подлокотников, как по фарватеру судьбы, проложенному через прожитые десятилетия. Изгиб уводит меня от торопливого невнимания к собственной жизни, характерного для конца двадцатого века, к тихому и внимательному его началу.

Я проспал, вернее, пролежал в забытьи ровно сутки и проснулся только на следующее утро. Меня разбудило осторожное постукивание в дверь. Нехотя я приоткрыл глаза и сквозь мутную по- волоку сна взглянул в окно.

Солнечные лучи беспрепятственно хозяйничали в кабинете. Казалось, оконной преграды вообще не существует.

– Кто там? – спросил я, выдавливая звук из пересохшего горла.

– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку,– ответил низкий женский голос, видимо служанки.

Я выждал небольшую паузу и ответил, украсив речь вежливым словом благодарности:

– Благодарю, сеньора, сейчас иду!

Вдруг сгусток крови, как вылетевший из пращи камень, ударил мне в голову. Происходящее – не сон! Не сон?.. Да, не сон, так сложились обстоятельства. Какие обстоятельства?!

В сознании ещё трепетала надежда на некое недоразумение. Что, если я в бреду, обмороке или в больнице? Где угодно – всё равно. Но наяву такого быть не может! Не мо-жет…

Я ущипнул себя и, почувствовав боль, озлобился.

«Какого ляда… Стоп,– во мне вновь встрепенулся молодцеватый Шерлок,– время, в которое я странным образом переместился, давно кануло в Лету. Но ведь исторический взгляд на время – не единственный. Я понятия не имею о релятивистской механике Эйнштейна, но, говорят, там случается и не такое!»

И снова трепет и восторг эксперимента охватили меня. «Ага, мне предстоит примерить на себя то, что ещё не доставалось ни одному человеку,– два времени!» Я сосредоточился и с лёгкостью припомнил события из прошлой жизни.

– Работает! – воскликнул я и, прижав ладонь к губам (не хватало, чтобы меня сейчас кто-то услышал!), продолжил шёпотом: – Значит, во мне действительно сошлись две жизни. С житейской точки зрения, они исключают друг друга, с биографической – обе имеют равные на меня права. Что ж, поживём вскладчину!..

Повторный стук прервал мои мысли и заставил поторопиться. Я оделся, тщательно оглядел себя в зеркало и вышел из комнаты.

Пожилая служанка ждала у двери. Моё появление она приветствовала лёгким приседанием, затем выпрямилась и, не говоря ни слова, торжественно поплыла вверх по парадной лестнице. Я улыбнулся и последовал за ней. Женщина ввела меня в уже знакомую залу. Описанию этого архитектурного великолепия я посвятил несколько восторженных строк ранее. В центре залы за столом «а ля Гауди» сидели три человека: мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина неопределённого (бальзаковского) возраста и моя несравненная Катрин.

Мужчина, в котором нетрудно было распознать отца семейства и главу дома, встал и вышел мне на- встречу.