Сидя в безопасности, в этом спокойном роскошном доме, странно было слышать, как невзрачный рабби повествовал о чудовищных событиях. Рабби Товия говорил долго и очень подробно. Однако дон Иегуда слушал его с неослабным вниманием. Его живое воображение мигом рисовало все, о чем говорил рабби. Эти картины пробудили мрачные воспоминания. Тогда, полтора человеческих века тому назад, мусульмане в его родной Севилье бесчинствовали не меньше, чем теперь христиане во Франции. Те тоже в первую очередь обрушились на ближайших «неверных», на евреев, поставив их перед выбором – или принятие ислама, или смерть. Иегуда хорошо понимал, каково приходится тем, на кого напали сейчас.

– Покамест нам оказывают какую-то поддержку графы и бароны независимых земель, – заключил рабби Товия. – Но миропомазанный нечестивец теснит их, и они не смогут долго ему противостоять. Сердца их не злобны, но и не слишком добры. Им не захочется воевать с французским королем во имя справедливости, ради каких-то евреев. Недалеко то время, когда нам придется бежать куда-то в другое место, а это будет нелегко, ведь нам не удалось спасти ничего, кроме собственной шкуры да нескольких свитков Торы.

Здесь, в прекрасном кастильо, был мир, здесь царили роскошь и покой. Весело плескались струи фонтанов, по стенам вились золотые, лазурные, красные письмена, слагавшиеся в возвышенные стихи. С тонких бледных губ, шевелившихся на странно омертвелом лице рабби, мерно падали слова. А перед глазами дона Иегуды проходило великое множество евреев: они брели, едва передвигая усталые ноги, иногда присаживались отдохнуть на краю дороги, пугливо озираясь, не нагрянет ли новая опасность, потом снова брели дальше, опираясь на длинные посохи, простые палки, срезанные где-нибудь по пути.

Об участи франкских евреев дон Иегуда задумался еще в Бургосе, и в его быстром уме уже мелькали разные соображения. Но теперь, пока он слушал рабби Товию, в голове у него возник новый план. Затея была отчаянная, сложная. Но это была единственная возможность подать помощь тем, кто в ней нуждался. Из уст невзрачного рабби не исходило ни просьб, ни требований, ни увещеваний, но весь его облик пробуждал в Иегуде острую потребность действовать.

Когда на следующий день в кастильо Ибн Эзра явился Эфраим бар Абба, решение дона Иегуды уже созрело. Дон Эфраим, тронутый речами рабби Товии, задумал собрать десять тысяч золотых мараведи в пользу тех, кого преследовали во Франции; сам он намерен был дать тысячу мараведи, и дона Иегуду он тоже просил о посильной лепте. Но тот ответил:

– Изгнанникам мало проку с того, что мы дадим им денег, которых хватит на несколько месяцев, пускай даже на год. Ведь графы и бароны, в чьих городах они сейчас осели, рано или поздно уступят королю и тоже изгонят их. И снова придется им брести неведомо куда, и снова попадут они в лапы врагов и в конце концов будут уничтожены. Один-единственный способ помочь по-настоящему – это поселить их в надежном месте, дать им новую родину.

Старшина альхамы был неприятно поражен. Если теперь, во время священной войны, они прикличут в Кастилию толпы обнищавших евреев, то последствий не оберешься. Архиепископ выступит зачинщиком новой травли, и вся страна его в том поддержит. Толедские евреи образованны, богаты, обладают высокой культурой, пользуются уважением местных жителей. Впустив в страну сотни, а то и тысячи нищих франкских евреев, которые не знают местных обычаев и языка, которые будут привлекать всеобщее внимание своей странной одеждой, чуждыми обычаями, отталкивающим поведением, этим изгнанникам все равно не поможешь, зато себя подвергнешь новым опасностям.