Когда же Муса принимался вслух читать свое собственное сочинение «История мусульман в Испании», Родриг чувствовал себя очень бедным и в то же время очень счастливым: ему казалось безнадежно примитивным все, что написал он сам. Его бросало то в жар, то в холод, когда он слушал отрывки из этого уникального, смелого исторического исследования. «Государства, – утверждалось там, – установлены не Богом, они порождаются естественными силами жизни. Соединиться в общество необходимо для того, чтобы сохранить человеческий род и культуру; государственная власть необходима, ибо иначе люди истребили бы друг друга, ведь они от природы злы. Сила, делающая государство единым целым, есть асабийя[49], внутренняя связь, определяемая волей людей, их историей, их кровью. Как и все вещи тварного мира, государства, народы и культуры имеют свой собственный срок жизни, уготованный им природой. Подобно отдельным существам, они проходят через пять возрастов: возникновение, восход, высшее цветение, закат, уничтожение. Цивилизация вырождается в изнеженность, свобода – в болезненное сомнение, – и государства, народности, культуры сменяют друг друга согласно строгим, от века неизменным законам; все неизменно изменчиво, как движущиеся пески пустыни».

– Если я верно тебя понимаю, друг мой Муса, – заметил однажды, выслушав подобный отрывок, дон Родриг, – ты вообще не веруешь в Бога, а веруешь только в кадар[50], судьбу.

– Бог и есть судьба, – ответил Муса. – Это итог познаний, проистекающий из Великой Книги евреев, как и из Корана.

Он устремил взгляд на одно из речений, украшавших фриз; за ним и Родриг прочитал сии стихи, в которых проповедник Соломон возвещает: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать, время насаждать и время вырывать насаженья, время убивать и время исцелять… время рыданью и время пляске… время любить и время ненавидеть, время войне и время миру. Что пользы творящему в том, над чем он трудится?»[51] Убедившись, что каноник прочел это речение, Муса продолжал:

– А в восемьдесят первой суре Корана, где речь ведется о конце мира, пророк говорит: «То, что я возвещаю, – это только напоминание мирам, тем из вас, кто желает следовать прямым путем. Но вы не пожелаете этого, если этого не пожелает Аллах, Господь миров». Как видишь, мой многочтимый друг, и Соломон, и Мухаммад приходят к тому же выводу: Бог и судьба тождественны, или, выражаясь философски: Бог есть сумма всех случайностей.

Наслушавшись подобных речей, дон Родриг приходил в подавленное настроение и клялся себе, что больше ноги его не будет в кастильо Ибн Эзра. Но уже дня через два он снова сидел на террасе под бередящими душу надписями. Иногда он даже приводил кого-нибудь из учеников, чаще всего молодого Беньямина.

Случалось, на ту круглую террасу являлась и донья Ракель. Под тихий плеск фонтана прислушивалась она к неспешной беседе ученых мужей.

Как-то раз, оттого что присутствие Беньямина напомнило ей историю рабби Ханана бен Рабуа, девушка спросила каноника, известно ли ему что-нибудь о том ученом и о его машине для измерения времени. В памяти Ракели прочно засел рассказ дона Беньямина о преследованиях, которым подвергся ученый раввин, и о том, как ему пришлось разрушить создание собственных рук, и о том, как его пытали и сожгли. Дону Родригу не хотелось признать, что ученые претерпевали муки из-за своей учености, поэтому он не включил историю рабби Ханана в свою хронику.

– Я осматривал те цистерны во дворце Галиана, – пояснил он, – это самые обыкновенные цистерны. Сомневаюсь, чтобы они когда-то служили для измерения времени. К тому же мне кажется невероятным, что этого рабби Ханана пытали и казнили. В просмотренных мною актах ни слова о том не сказано.