– Лихо выкрутиться решил? Не выйдет, брат! – со смехом сказал Конотопов. – Ты думаешь, если пятнышки контурной линией обвел, значит, форму построил? – продолжил Конотопов, искоса поглядывая на меня.

От его слов меня охватило разочарование, а затем последовала жалость к самому себе. Я уже равнодушно наблюдал за тем, как он вводит одно исправление за другим, пробегая по всей работе от одного предмета к другому. Я увидел, как под рукой учителя рисунок словно зашевелился, линии забегали, задергались на своих местах.

– А ну смотри широко вместе со мной! – дернув меня за рукав, строго приказал учитель.

Но я уже не вникал в работу и слепо следил за его действиями. Вдруг Конотопов встал, отвел меня в сторону и указал на мою работу. То, что я увидел, потрясло до изумления. Сразу бросились в глаза четкость и ясность предметов, в которых Геннадьевич ввел исправления. Предметы были словно вылеплены. Они твердо стояли на своих местах, изливая жизнь, а все остальное, внесенное мной, утомляло своим бездарным исполнением.

– Тебе нужно было всего лишь найти большие направления форм между собой, и в результате появится все остальное (детали), а не пятнышками баловаться. Таким образом строятся отношения форм, – вполголоса сказал Конотопов.

Он аргументировал свое заявление на примере рисунков В. Серова, где силуэт женской фигуры фактически был решен несколькими линиями6

– Продолжай работу, – сказал он, уступив мне место.

Я продолжил работать с ближайшего предмета – яблока, так как именно эта форма мне была более понятна (в трактовке формы), чем все остальные. Затем прописал освещенную часть капители и падающую от нее тень.

После этого я не работая просидел целый час. Устал. Лениво раскачиваясь на задних ножках стула, я глазел по сторонам, заглядывая в работы других учащихся, ковырял мастихином палитру, срезая затвердевшие слои красок. Наконец, завалив руки за голову и вытянув ноги под этюдник, я ожидал окончания урока. Но это выжидание показалось мне невыносимо долгим. Я решил собраться и уйти, как вдруг почувствовал, что падаю назад. От неожиданности или из-за страха грохнуться я вздрогнул и мое тело издало характерный звук. Одновременно с этим я всем телом потянулся вперед и, удерживая равновесие, уцепился руками за колени. От такой встряски я тяжело дышал, в груди все колотилось, Обернувшись, увидел Конотопова. Во время моего падения он оказался рядом и подстраховал меня.

– Сударь, – с улыбкой обратился ко мне Конотопов, – вам так почаще встряхиваться надо, чтобы мозги не застаивались.

Затем, усевшись на мое место, серьезным тоном попросил объяснений за моего поведения. Я стал оправдываться. Сказал, что у меня ничего не получается. Моя работа зашла в тупик, и я не могу ее вести вперед. Придумал еще несколько дурацких оправданий и хотел отпроситься с урока. Конотопов с недоверием посмотрел на меня. В его строгом, но дружеском взгляде я увидел полное недоверие ко мне и замолчал. Мне было стыдно. Учитель тяжело вздохнул и, повернувшись к моей работе, сказал:

– Ну, давай посмотрим, что у тебя не получается.

Он несколько раз взглянул на мой холст и на постановку, потом с кистью в руках он стал сверять работу с натурой. Учитель проверил по вертикали и горизонтали, как нас учил, места и направления форм. Затем прямо со стулом отодвинулся назад от этюдника примерно на метр и с удивлением посмотрел на меня.

– Причем тут работа? – пожав плечами, тихо сказал Конотопов. Потом Геннадьевич встал и продолжил: – Ты просто ленивый и самодовольный тип.

От такого заявления я оторопел. От волнения потер вспотевшие ладони и огляделся вокруг. Сидевшие вокруг ученики, казалось, не обращали на меня никакого внимания и спокойно продолжали работать. Учитель с пониманием отнесся к моему настроению. Он по-приятельски легонько толкнул меня плечом и предложил мне не принимать так близко его замечания.