Я сказал Конотопову обо всем увиденном мной. Учитель стоял позади меня, сложив руки на груди, перекатываясь с носка на пятку. Он посмотрел на натюрморт и подтвердил, что там все, как я описал.

– Пришло время познакомиться тебе с большими отношениями между формами, – невнятно произнес Конотопов.

– Что-что?

– Ничего. Растешь! И сейчас дальше будешь учиться, – воспарил он.

Я в недоумении посмотрел на него.

– Рассмотри натюрморт обычным взглядом, – сказал учитель, низко наклонившись ко мне, и развернул мою голову в сторону постановки натюрморта.

Я сделал, как он сказал.

– Ну, что ты теперь видишь? – спросил он.

Я дал подробное описание каждого предмета в натюрморте.

– Хорошо! – с удовлетворением сказал Конотопов и продолжил: – А теперь также посмотри на эти детали и медленно расфокусируй взгляд, потом вернись к обычному взгляду и опять посмотри широко, – предложил он.

Я проделал все несколько раз так, как он сказал.

Все это время учитель не отходил от меня. Он говорил, что я должен не просто манипулировать зрением, а заставить работать свои чувства при широком взгляде и попытаться найти разницу при рассмотрении предметов широким и обычным взглядом.

– То, что ты чувствуешь при широком взгляде, это и есть то состояние, при котором раскрываются отношении между формами, и при этом не пытайся искать объяснений. При широком взгляде все становится ясным без всяких слов. А если будешь много говорить и много думать, ты ничего не найдешь, – объяснил он и удалился.

Мне было абсолютно понятно все, что сказал Конотопов. Вопросов не было. Я чувствовал себя легко. Хотелось работать. Я еще раз обратился к натюрморту с широким взглядом, и вновь меня посетило знакомое чувство внутренней тишины. Я смотрел на натюрморт и любовался им. Мне нравилось в нем все, но больше всего привлекал свет. Я видел, как освещены предметы. Это было скорее чувство, чем логическое заключение.

Увлекшись созерцанием света, я понял, что каждый предмет не только существует сам по себе и имеет собственное состояние, но и в то же время подчинен единому, общему состоянию. Как только понял это, я решил выполнить рисунок сухой кистью.

«Разрубил» форму ближайшего мне предмета на две части: свет и тень. Это решение было тональным. Во мне явилось определенная ясность такого решения. Оно показалось мне достаточно верным, и я таким образом прошелся по всему холсту.

Конотопов обратил внимание на то, с какой энергичностью я метался с кистью по всей работе. Он подошел, взглянул на мою работу и сказал:

– Пока ты не строишь форму, а на удачно найденных местах расставил пятнышки. Ты пока еще форму воспринимаешь как пятно, а это приведет тебя к мазне, и твоя работа превратится в палитру.

Кроме того, учитель напомнил мне, что каждая форма в себе содержит ясность, имеет свое начало и конец.

Я отошел от своей работы, чтобы посмотреть на нее со стороны и сравнить с постановкой. Срисованные и затушеванные предметы не имели ясных очертаний. Наведя контур предметов, я заключил затушеванные области между собой в плоскости и, удовлетворенный своим решением, приготовился писать.

– Ба! – c наигранным восторгом воскликнул Конотопов, увидев мое восторженное настроение. Он был весел! На его лице сияла улыбка.

Я ожидал от учителя услышать в свой адрес слова одобрения.

– Рано радуетесь, – лукаво сказал он, – рисунок до конца еще не построен, а уже писать начинаешь, – серьезным тоном добавил Конотопов.

В недоумении я встал со своего рабочего места и отошел в сторону, чтобы еще раз взглянуть на свою работу. Конотопов быстро занял мое место за моим мольбертом, взял кисть и стал проверять сразу несколько направлений на холсте.