В другой раз Конотопов спросил меня, что лично я знаю о больших отношениях. Я рассказал ему все, что когда-либо слышал или знал об этом. Учитель выслушал меня с едва сдержанной улыбкой и сказал:

– Ты считаешь, что найти отношения между формами – значит гармонично построить композицию? То есть правильно разместить предметы на листе?

– Так меня учили, – оправдывался я.

В ответ Конотопов напомнил о том, что мы здесь тоже занимаемся построением формы в пространстве, но отношения между формами находим через широкий взгляд

– Технический метод для нас лишен практического смысла, – широко улыбаясь, сказал Конотопов, а затем очень серьезно продолжил: – Эти знания схематичны и несут в себе набор четко спланированных и заранее отработанных действий. В них все утверждено, а все то, что утверждено, не имеет развития. В нашем случае надо помнить об этом.

Я был крайне обеспокоен колоссальной разницей между методом системы Чистякова, по которому учит он, и методами обучения других преподавателей. Иногда я сомневался в «правильности» того или иного метода, и по этому поводу я задал Вячеславу Геннадьевичу несколько провокационный вопрос:

– Значит, их путь не верный?

– Я не говорил, что их путь не верный. Это ты сделал такой вывод из моего объяснения, – сказал Конотопов и продолжил: – Их практики для нас бесполезны потому, что все, чем они занимаются, эффективно применяется в дизайне, – пояснил учитель.

– Почему же их практики бесполезны для нас? Они так же, как и мы, стремятся к свободному выражению форм, – возразил я.

– Разница еще и в том, какую свободу мы выбираем. И вообще, что значит быть свободным? – тихо, почти шепотом сказал Конотопов.

– А какую свободу дает система Чистякова? – поинтересовался я.

– Свободу от навязчивых идей в техническом исполнении работы, которые концентрируют наше внимание на эффектном использовании материала, а не на развитии духовной сущности человека. Наша цель – изучать законы природы, а не придерживаться общественных закономерностей, и в этом заключается сущность нашей свободы, – пояснил Конотопов.

После сказанных им слов я заявил Конотопову о существующем противоречии между школами и о том, что между школами Кордовского и Чистякова никогда не будет достигнуто взаимопонимания.

– Возможно, ты прав, – вздохнув, сказал Конотопов и добавил: – Важно, чтобы вы знали, что я рассказываю о других общепринятых способах рисования не для того, чтобы провести некую грань, разделяющую на «хорошо» и «плохо».

Я спросил учителя, может ли быть найден компромисс в существующем противоречии.

– А ты посмотри на эти методики шире! – предложил Конотопов. – Ты ведь еще не думал о них как о двух больших формах. Весь мир состоит из форм и отношений между ними. Чтобы видеть это, используй широкий взгляд. Никакие объяснения не дадут тебе столько знаний, сколько дает широкий взгляд. И никаких противоречий при широком взгляде не возникает. Единственная причина, по которой могут возникнуть противоречия, так это привязанность к одному пониманию, – сказал Конотопов.

* * *

Натюрморт состоял из трех предметов. В центре, на фоне красно-коричневой драпировки стоял гипсовый слепок капители, горизонтальная плоскость была застелена серо-зеленой тканью, с едва различимыми голубоватыми узорами, на которой слева от гипса стоял небольшой рыжий керамический горшок с широким горлышком. Справа от края постановки лежал восковой муляж большого желтого яблока с розовым бочком. Все предметы были расположены таким образом, что их можно было бы вписать в правильный треугольник. Постановка освящалась рефлектором. Он был направлен так, что его свет слегка рассеивался, но падающие тени были контрастны. Я расположился справа от постановки так, что яблоко с этого места по композиции оказалось на переднем плане. С этого места я наметил композицию и принялся рассматривать постановку при широком взгляде. Сразу увидел, что тени утратили свою жесткость. Они стали прозрачными, а свет вокруг приобрел какую-то плотность. Я бы даже сказал, что собственная тень на каждом предмете не являлась тенью как таковой. Формы в тени, по сравнению с формами, которые попадали под прямой свет, имели свою тональность и обладали глубиной цвета.