И, наблюдая это в жизни, я иногда хотела крикнуть: «Уберите руки от ребенка! Дайте ему жить! Дайте ему самому проживать его жизнь!»

– Меня некому устроить на работу, – сказал мне один сорокалетний мужчина, объясняя, почему уже более года сидит без работы.

– Как это некому? А кто тебя должен устраивать? – с недоумением спросила я.

– Ну, кто-то должен… – отвечал он мне. – А у меня – ни связей, ни родственников…

– Устраивайся сам! – сказала я ему то, что сказал бы ему любой человек.

– Как же я сам устроюсь? – Он даже обиделся. – Как это я вот так приду с улицы – и устроюсь?

– Именно так. Как делает большинство людей. Приходят «с улицы» и устраивают себя сами.

– Ну, я так не могу. Меня на прежние работы устраивали…

Он так привык, что его «устраивали», что сейчас никак не может встроиться в эту жизнь… Его так долго водили за руку, что без чужой ведущей руки он уже не может обойтись.

– Ты мне дала несладкий чай, – сказала мне одна двенадцатилетняя девочка, оказавшаяся у меня в гостях. Девочку воспитывал папа – опекающий, контролирующий, просто живущий ее жизнью.

– Ну сама положи себе сахар, – сказала я ей.

И она ответила неожиданное:

– А я не знаю, сколько надо сахара класть.

– А как же ты пьешь чай? – удивилась я.

– А мне папа всегда его дает сладким. И я не знаю, сколько ложек надо положить…

Я даже не смогла сразу ответить ей, сколько ложек сахара ей надо положить в чашку, – так была поражена.

– Заплети мне косы, – попросила она утром.

И я, занятая делами, ответила:

– Мне сейчас некогда, заплети сама!

Ответ ее меня опять поразил:

– Я не умею заплетать косы. Мне папа всегда косы заплетает.

– Но, детка, – удивленно сказала я, – ты уже такая большая девочка, и ты не умеешь заплетать косы! Учись! Прямо сейчас бери и учись!

И видя ее растерянность, я сказала:

– Может быть, тебе стоит остричь волосы, тогда ты будешь просто их расчесывать?

– Нет, мой папа говорит, что у девочки должны быть длинные волосы, что это красиво, когда девочка ходит с косами…

Папа только почему-то не говорил девочке, что косы эти она должна заплетать сама, что он не всегда будет рядом с ней, чтобы заплетать ей косы. Хотя, думаю, именно на это и надеялся – всегда быть с ней рядом. Всегда быть ей нужным.

Чуть позже, придя к ним в гости, я увидела в ванной валяющиеся трусики со следами месячных. Девочка становилась взрослой.

– Ты чего свои трусики испачканные разбрасываешь? – спросила я ее.

– Я не разбрасываю, я положила, чтобы папа постирал, – ответила она мне.

И я в очередной раз просто не знала, что и сказать в ответ.

Я сказала потом все, что я думаю, самому папе. Но его позиция опекающего, контролирующего, «необходимого для дочери» отца, была непробиваемой: она еще маленькая и ему совсем не трудно о ней заботиться…

– Ты не заботишься о ней, ты лишаешь ее самостоятельности. Ты делаешь ее беспомощной в жизни, – говорила я ему.

Но он не хотел этого слышать.

Я мало была знакома с этой женщиной. Она сразу понравилась мне своим энтузиазмом, радостным настроением, легкостью. Только при более близком знакомстве с ней стало понятно, что все это было в ней как-то слишком по-детски наивным. Чувствовалось, что она совершенно не знает жизни, живет в каких-то розовых мечтах, строит свои замки на песке – не видя, не зная реальности.

– А давай купим какой-нибудь дом и сделаем в нем центр личностного роста, – сказала она мне однажды, когда мы ехали по городу на машине.

– Давай, – смеясь, ответила я. – У тебя есть на это деньги?

– Ну, у меня нет, но мы можем занять…

– Ты понимаешь, о каких деньгах идет речь, когда хотят купить даже не квартиру, а