Я кричала, звала его, плакала, просила остановиться, подождать меня. Но он даже не обернулся, не замедлил шаг, словно я была чужая, не нужна ему. Это был Иван, я была уверена, я чувствовала его.

Проснулась в слезах, в отвратительном настроении и с головной болью. Зря приехала, сидела бы на Севере, в филиале, имела персонал, который уже ненавидит меня. Там, наверно, вечеринку устроили, тамаду пригласили, гуляют, празднуют, что Инга Владимировна уехала, эта сука недотраханная, стерва и горгона.

В квартире было тихо, наверное, Максим еще спал, нужно было приготовить завтрак, в холодильнике нашлись продукты для каши. Но первым делом сварила крепкий кофе, несмотря на головную боль, пила его, смотря в большое панорамное окно на пасмурный день, моросящий дождь и туман, не отпускающий город.

Так же, как этот туман, меня не отпускает прошлое. До боли, как кислота, проникающий в кожу, в сосуды, в гости. Она немного ослабла, как челюсти дикого зверя, который немного устал держать меня за горло своими острыми зубами.

Три года я живу в таком состоянии после гибели Ивана, в этом мареве, отвлекая и нагружая себя работой, забывая, что я женщина, молодая еще, довольно привлекательная, это уже с точки зрения мужчин, общающихся со мной. Марина права, нужно выбираться из этого болота, из своей конуры, удобного положения, своего укрытия.

Каша убежала, на всю квартиру распространился запах гари, сработала пожарная сигнализация, я начала открывать окна, звонить на пульт дежурного, объяснять, что мы не горим. Не хватало мне здесь еще мужчин с пожарными гидрантами.

– Да… еб… что здесь произошло?

– Каша убежала.

– Мм… ты умеешь варить кашу?

– Умею.

Машу полотенцем, бросаю взгляд на Макса, он почти голый, на нем только боксеры. Мощные икры, татуировки, взъерошенный, заспанный и, конечно, не на учебе.

– Заметно.

– Можно было одеться.

– Я дома и хожу как хочу.

Дыма нет, но запах остался, вытираю тряпкой плиту, окно открыто, по кухне гуляет холодный ветер, ноги мерзнут. Чувствую на себе взгляд Макса, но не оборачиваюсь. Надо было самой одеться скромнее, а не в короткие шорты и майку.

– На учебе не на дно?

– Не надо.

– Ты хоть еще учишься?

– Учусь.

Странно, что нет подколов и пасынок на удивление тих.

– Брось, домработница все уберет.

– Не люблю оставлять после себя грязь. Закрой окно, холодно.

Макс не двигается, позади гремит чашка, оборачиваюсь, парень допивает мой кофе, без какого-либо смущения разглядывая меня. По коже бегут мурашки, но я сама, отложив тряпку, рассматриваю Макса в дневном свете. Когда он успел стать таким?

Надменный взгляд, но с долей иронии, он осматривает меня, как кусок стейка на обед, думая, приготовить с кровью или сделать более сильную прожарку.

– Нравится? —Улыбка, расслабленная поза.

Я понимаю, о чем он:

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Ложь. Твои соски говорят о другом.

– Не обольщайся, холодно, я же прошу закрыть окно.

Делаю это сама, поднимая руку, закрывая раму. Макс молчит, продолжает сидеть.

– Омлет будешь?

– Да. С беконом.

Вздыхаю, но надо чем-то себя занять, готовлю новый завтрак, хлопая холодильником. На мой телефон приходят сообщения, потом посмотрю.

– Свидание?

– Что?

– У тебя свидание вечером, Маринка написала.

– Тебе не говорили, что нехорошо читать чужие сообщения?

– Кто он?

Максим не слышит моего вопроса, отбираю у него телефон, Марина действительно прислала несколько сообщений, они высветились на экране, а этот паршивец прочел.

– Иди умойся, завтрак почти готов.

– Мне сказать тебе: «Хорошо, мамочка»?

Не понимаю эту перемену настроения, но Макс мог и раньше ни с чего вспылить, дернуться, уйти к себе. Особенно было трудно, когда Иван нас познакомил, ему было тринадцать, паршивый возраст. Он мог устроить истерику или молчать днями, делать вид, что не замечает меня, а я из кожи вон лезла, чтобы понравиться мальчику, быть ближе, стать не матерью, а хотя бы другом.