С необычайной ловкостью, присущей членам его ордена, молодой иезуит заставил его сказать намного больше, чем входило в его намерения. Надо отдать им должное, они умеют манипулировать людьми, умеют разговорить. Владеют они и другим оружием – оружием особого свойства, и граф отнюдь не был склонен недооценивать его силу.

Незаметно хорошее настроение графа омрачилось, и он каким-то необъяснимым образом начал опасаться за Анжелику, свою жену.

Он прижал ее к себе еще крепче. Каждый день, каждый вечер он испытывал это страстное желание прижать ее к сердцу, обнять, чтобы удостовериться, что она и в самом деле находится рядом с ним и ничто не вырвет ее из кольца его рук.

Он хотел заговорить с нею об этом, но, испугавшись, что его тревога передастся и ей, промолчал.

Он сказал только одно:

– Вы тоже скучаете по малышке Онорине, верно?

Она кивнула и без того опущенной головой и еще крепче прижалась к мужу – его слова вызвали у нее прилив нежности.

– Она ведь в безопасности в Вапассу?

– Да, любовь моя, она в безопасности, – уверенно отвечал он.

Отец Геранд расположился биваком вместе с индейцами и, когда ему передали приглашение разделить трапезу белых, отказался.

Он уплыл на рассвете, не попрощавшись, что для человека его воспитания было высшим проявлением пренебрежения.

Анжелика оказалась единственной, кто видел, как он нес свои вещи по песчаному берегу на другой стороне бухты. Несколько индейцев лениво топтались вокруг своих каноэ, вытащенных на песок. Предрассветная дымка поднималась до верхушек деревьев, но она была легкой, так что можно было без труда различить и человеческие фигуры, и их отражения в воде. В слабом прозрачном свете уже начинали поблескивать бесчисленные капельки росы, и все еще незримое солнце силилось рассеять ночной туман.

Анжелика спала плохо. Их шатер был довольно удобен, и, хотя подстилка из накрытых шкурами еловых ветвей и не была особенно мягкой, она знавала ложа и похуже. Дело было в другом: после вечера, проведенного в беседе с иезуитом, ее не покидало чувство смутной тревоги.

Сейчас, наслаждаясь прохладой раннего утра, она расчесывала свои длинные волосы перед маленьким зеркальцем, пристроенным на сук дерева, говоря себе, что надо найти способ смягчить сердце этого иезуита и как-то ослабить его напряжение – он был натянут, как тетива лука, готовая выпустить стрелу.

Итак, она заметила его, занятого приготовлениями к отъезду, и, поколебавшись, отложила щетку и гребень и тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам.

Накануне, пока Жоффрей и иезуит разговаривали, у нее вертелся на языке один вопрос, но ей так и не представился случай его задать во время этого обмена туманными и более или менее опасными фразами.

Но ей хотелось получить ответ.

И она решилась.

Подобрав юбки, чтобы не запачкать их золой из потухших костров и жиром, покрывающим разбросанные там и сям котелки, она пробралась сквозь беспорядок, который обыкновенно оставляют после себя индейцы, прошла по тянущейся вдоль бухты тропинке и, спугнув двух рыжих собак, поедающих внутренности лани, подошла к монаху, готовящемуся сесть на свое жалкое суденышко и отправиться в путь.

Он видел, как она появилась из золотистого и уже редеющего утреннего тумана. На ее распущенных светлых волосах играли такие же яркие блики, как и на глянцевой листве.

Хрупкий от природы, отец Геранд часто бывал вял после пробуждения, и в его голове царила пустота. Потом мало-помалу он вспоминал о Боге и начинал молиться, но, чтобы вновь начать мыслить ясно, ему требовалось время. Глядя на приближающуюся Анжелику, он поначалу ее не узнал и растерянно спрашивал себя: кто это? Что это за видение?