– Отец мой, у меня молится тот, кто хочет. Что до остальных, то не кажется ли вам, что хорошо сделанная работа очищает людей от порока и как бы освящает их?

Иезуит на мгновение задумался, затем медленно покачал головой:

– Нет, сударь, нет. И мы распознаем в этом глупую и опасную ересь, проповедуемую философами, которые хотят быть независимыми от Церкви.

Вы из Аквитании, – продолжал он уже другим тоном. – В Канаде и Акадии уроженцы вашей провинции весьма многочисленны и активны. В Пентагоете барон де Сен-Кастин очистил от англичан всю реку Пенобскот и даже убедил вождя эчеминов принять крещение. Тамошние индейцы смотрят на него как на одного из своих.

– Кастин – мой сосед по Голдсборо. Я знаю его и ценю, – сказал Пейрак.

– Кто еще из гасконцев есть в нашей колонии? – с наигранным добродушием подхватил отец де Геранд. – А, есть еще Вовенар на реке Сен-Жан.

– Еще один пират вроде меня!

– Согласен! Но он очень предан французским интересам, и к тому же он лучший друг губернатора Акадии маркиза де Вильдавре. Да, на севере, в Катаракуи живет еще один гасконец – господин де Морсак. И не забудем нашего любимого губернатора, господина де Фронтенака.

Пейрак молча курил свою сигару и время от времени утвердительно кивал. Даже Анжелика ничего не могла прочесть по выражению его лица. Вечерний свет падал на них, просачиваясь сквозь пышную блестящую листву огромных дубов, и благодаря этому приобретал зеленоватый оттенок, придающий лицам бледность, а теням – густоту. Река отливала золотом, а бухточка была цвета олова. Благодаря тому что в воде отражалось небо, казалось, что стало светлее. Скоро наступит июнь, пора, когда вечера становятся короче и сливаются с ночью, когда и люди, и животные посвящают сну лишь считаные часы.

В костры подбросили большие высохшие грибы, черные, круглые, как мячи. Горя, они выделяли едкий деревянистый запах, обладающий свойством отгонять москитов и комаров, к которому примешивался аромат табака, исходящий от великого множества куримых трубок. Над маленькой бухточкой, в этом уединенном уголке на берегу Кеннебека, расстилался пахучий туман.

Анжелика то и дело проводила рукой по лбу, временами запуская пальцы в свои густые золотистые волосы и убирая их с влажных от пота висков в попытке хоть на миг ощутить прохладу; одновременно она, сама того не сознавая, силилась отогнать беспокойство. Она с жадным интересом переводила взгляд с одного мужчины на другого, губы ее были слегка приоткрыты – с таким напряженным вниманием она вслушивалась в их разговор. Но ловила она не слова, которыми они обменивались, а то, что было за ними скрыто. Внезапно отец де Геранд перешел в наступление:

– Не могли бы вы объяснить мне, господин де Пейрак, почему, если вы не враждебны Церкви, все жители вашей колонии Голдсборо – гугеноты?

– Охотно, отец мой. Случилось так, что я бросил якорь недалеко от Ла-Рошели как раз тогда, когда эта горстка гугенотов, которых вот-вот должны были бросить в королевские тюрьмы, убегала от драгун, посланных, чтобы их арестовать. Я погрузил их на свой корабль, дабы избавить от участи, которая показалась мне весьма плачевной, когда я увидел, что драгуны выхватили свои сабли. Не зная, что с ними делать, я отвез их в Голдсборо, чтобы они обрабатывали мои земли и таким образом заплатили за проезд.

– Почему вы избавили их от правосудия короля Франции?

– Сам не знаю, – отвечал Пейрак, небрежно махнув рукой и улыбнувшись своей сардонической улыбкой. – Возможно, потому, что в Библии сказано: «Могуществом мышцы Твоей сохрани обреченных на смерть!»