Максим отвернулся, тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, затем произнёс:

– Я извиниться хочу перед тобой.

– За что? – не поворачиваясь, спросила она. Тонкие пальцы теребили подол сарафана.

– За всё, – просто ответил он. – Правда, за всё. За то, что принял тебя в штыки, когда ты только приехала. За то, что класс против тебя настроил. И за… за тот спор дурацкий прости.

Она вдруг повернулась к нему, посмотрела, чуть нахмурившись.

– Знаешь, я давно не держу на тебя зла за то, что ты пытался меня выжить. Я поняла, почему ты это делал. Всё из-за отца. Папа был к тебе чудовищно несправедлив.

– Да ладно, – хмыкнул Максим.

– Нет, это так, – не обращая внимания на усмешку, продолжала она со всей серьёзностью. – Поэтому я тебя  не виню. Я это пережила и забыла… почти. И вспоминать об этом не хочу. Но почему ты просишь прощения за тот спор? Ты же в нём не участвовал и пытался меня предупредить…

– Ну, не участвовал, да. Но и не предотвратил.

– А как бы ты это мог предотвратить, если ты даже далеко не сразу узнал про него?

– Почему не сразу? – Максим скосил на неё глаза.

Она смотрела недоумённо, точно в самом деле ничего не понимала, отчего ему стало совсем стыдно.

Мелькнула малодушная мыслишка: может, подыграть? Неизвестно с чего она взяла, что он ничего не знал про спор, но это стало бы неплохой отговоркой. Но тут же себя и отдёрнул: он пришёл сказать ей правду, не выкручиваться, не увиливать, а сказать всё, как есть, как было, и объяснить, что винит себя безмерно.

– Нет, – качнул он головой, отвернувшись. Трудно говорить такое, глядя в глаза. – Я знал про спор с самого начала. Пацаны при мне забились…

– Но как же так? Ведь когда всё раскрылось, когда папа бучу поднял, Мансуров приходил к нам, просил прощения и... В общем, папа его допытывал, мол, не ты ли это всё организовал. Он почему-то был уверен, что ты. Но Мансуров заверил, что ты даже не сразу и про спор-то узнал, а как только узнал – попытался помешать… Я подтвердила его слова… Я же помню, ты мне говорил, чтобы я с ними не встречалась…

– Почему так сказал Мансуров, я понятия не имею, но это не так. Всё я знал с самого начала.

Алёна продолжала таращиться на него с каким-то странным выражением. Вырос бы у него на лбу рог – вот так бы и смотрела.

– Ты… знал? – выдохнула она. – При тебе они спорили?

– Да.

– Но ты же… – сморгнула она. – Ты же…

О, только бы она не начала плакать, мысленно взмолился Максим. Слёзы его всегда обезоруживали., несмотря на то, что мать плакала постоянно, и он мог бы, вообще-то, давно привыкнуть. Но нет. Всегда терялся и до сих пор теряется рядом с плачущей женщиной.

– Пойми, я знаю, что это ужасно. Думаешь, я не виню себя за это? Очень виню! Просто, когда они спорили, я был на тебя сильно зол. Поэтому вот… позволил такое.

Она молчала, глядя на него во все глаза.

– Да, это свинство, – продолжил, не дождавшись ответа. – Если бы я тогда на тебя не злился, ничего такого, конечно, не случилось бы. Потом уже злость поутихла… я обдумал всё, ну и… пытался помешать, но дальше ты и сама всё знаешь.

– Злился? На меня? Что же я такого натворила, что ты вот так со мной… – надрывно и всё-таки со слезами произнесла она. Сердце тут же защемило нестерпимо.

– Ничего, – глухо ответил он, прекрасно понимая, что разговор складывается совсем не так, как рассчитывал и, возможно, дальнейшие откровения ещё сильнее ухудшат ситуацию, но остановиться не мог. – Ты была вообще ни при чём. Я думал, это ты рассказала Шилову про меня. Ну, что я приёмный.

– Ты думал…?

– Ну, вы с ним на крыльце болтали как раз перед этим. И потом, кроме отца, матери, Артёма и вот потом тебя, никто этого не знал. Причём Артём это знал всегда и никогда ничего, а ты… В общем, так получилось, что только я тебе рассказал, как об этом тут же узнал Шилов. Конечно, я подумал на тебя! Ещё и птичка эта…