Мать так рыдала в трубку, что он едва понимал её речь. Уловил одно: был инсульт, дед в коме, прогнозы неблагоприятные. Ещё мать просила прилететь. Срочно.

Возвращаться в родной город не хотелось совершенно. Нет, сам город ни при чём, естественно. Он прекрасен.

В Калининграде Максиму нравилось – хорошие дороги, без колдобин и ям; архитектура своя – соборы всякие, старые замки; чистенько, нет осенне-весенней слякоти и грязи; на выходные можно запросто мотнуть в Польшу – всего-то два часа делов; ну а главное – море рядом.

Но этой зимой Максим вдруг остро заскучал по снегопаду хлопьями, по метровым сугробам. Вспоминал, как рассекали с Мансуровым на снегоходах, как дурачились с Кристиной в парке, играя в снежки.

А здесь снега было очень мало, к февралю и вовсе ничего не осталось, одно название, что зима. Была даже шальная мысль нагрянуть домой на Новый год, но одумался вовремя. Напомнил себе, что он там не очень-то желанный гость.

Ну, мать, понятно, будет наверняка рада, но этого мало. Остальным он как кость в горле. Да и самому с этими остальными встречаться не очень-то хотелось.

Пусть со временем боль и притупилась, но воспоминания до сих пор живы, до сих пор давят и портят настроение, стоит только подумать о прошлом.

Нет, к чёрту такой Новый год, решил. Ту жизнь он отрезал от себя и правильно сделал, и незачем снова туда соваться, ворошить то, что вспоминать больно.

Но вот мать теперь в слезах молит: «Приезжай поскорее! Возможно, папа не оправится».

Как тут не приедешь? Дед же. За него действительно тревожно. Вдруг не оправится? Он же потом себе этого не простит.

С дедом отношения у Максима были непростые. С одной стороны, старик любил его. Это неоспоримо, но любил как-то очень по-своему.

Всё его детство, лет до четырнадцати, мать – по требованию отца, конечно же, – на лето отправляла Максима к деду. «Там воздух, речка, овощи свои, отдохнёшь», – оправдывалась.

А дед был самодуром, между прочим, редкостным. Требовал от внука беспрекословного подчинения. Но зря требовал – Максим только пуще выпрягался и делал всё наперекор. Дед лупил его ремнём, хаотично, куда попадёт, потому что Максим не очень-то давался и выкручивался.

Но будучи вспыльчивым, дед и отходил быстро. А остыв, жалел внука, объясняя: «Это ж я так тебя воспитываю. Человека хочу из тебя вырастить, а не ничтожество. Потому что люблю крепко».

Артём же у деда бывал редко и не подолгу, только когда вместе с матерью приезжал на выходные, так что ему не удалось испытать на собственной шкуре буйный нрав старика.

И всё же Максиму жалко было деда. Он, в общем-то, и не такой уж старый был, а по виду и вовсе – молодец. Кипучий, деятельный, громогласный. И вдруг – в коме. И неизвестно при этом – выкарабкается ли?

В среду Максим вылетел из Храброво, но прибыл только в пятницу вечером. Пришлось почти двадцать часов проторчать в Домодедово – раз за разом откладывали рейс из-за ненастной погоды.

В аэропорту встречал его Артём, они даже обнялись тепло, наверное, впервые.

Потом ненадолго заехали домой. Вот он понервничал! Хотя напрасно – ни отца, ни Алёны там не оказалось. Только Вера, домработница. Она уговорила Максима поужинать. Впрочем, особенно уговаривать и не пришлось – в самолёте давали сухую курицу, на которую он даже не позарился. И вообще, втайне Максим очень не любил все эти перелёты, нервничал сильно, не до паники, конечно, но в небе аппетит пропадал начисто. А вот оказался на земле – и сразу взыграл голод.

Артём терпеливо ждал его, сидя напротив и глядя, с каким аппетитом он поглощает Верино рагу. Сам есть отказался.