Они поступили правильно.

Как у подхватившего вирус нездорового человека обостряются болячки, у мира вылезли застарелые недуги. Его трясло и лихорадило, он дергался, и вселенский исполин хлестал его невообразимых размеров плетью с кометами в хвостах – а люди предпочитали этого не замечать, и ученые искали разумные объяснения всему, что происходило, и объяснения выходили жалкими.

Священники всех религий не спешили признать очевидное – их послания, интервью, письма и проповеди сводились к тому, что не надо дергаться, все взрослые, вменяемые люди, пересидим.

Люди столкнулись с неподдающейся их разумению злой силой, превосходившей своей мощью все человеческие возможности. Двое слабых, столкнувшись с силой, не действуют сообща, но злятся друг на друга.

Слабых было семь миллиардов.

Стали поглядывать в сторону соседей, надеясь решить все понятным и простым путем. Лидеры приободрились – еще вчера народы отказывали в доверии, а сегодня, после воинственных и злых речей против сербов и русских, армян и азербайджанцев, индусов и пакистанцев, узкоглазых и черножопых, капиталистов и тиранов – люди отвечали веселым ревом на слова лидеров, объединяясь в радостном, предвкушающем кровь понимании врага. Среди орущих и среди тех, кто в серой скуке кабинетов отдавал приказы о закупке оружия, и среди других, в натянутой до носа арафатке, отводящих назад руку с бутылкой, из которой болталась горящая тряпица; повсюду мелькал Крючков, орал, дрался, деловито хмурился, росчерком пера в высоких кабинетах лишая жизни и крова. Блестя потными мускулами, бросал и бросал уголь в топку, раскаленную, угрожающе щелкавшую, готовую взорваться.

Дурная кровь бродила по миру. Ее нужно было пустить.

***

Телефон не умолкал, письма с сайта шли десятками. В доме творчества проводили две встречи кряду, так как кабинет уже не мог вместить желающих. Люди брали время подумать, расходясь, но на лицах, где час назад было отчаяние, Сергей видел тень надежды.

Винер и Карлович предлагали ждать, отбирая молодых и здоровых, с высшим образованием и нужной специальностью – требовались врачи, плотники, электрики. На вопрос Сергея, как они представляют себе плотника с высшим образованием, не смущались, отвечали, что предпочтение лучше отдавать образованию. Легче заплатить плотнику, чем пользоваться им бесплатно, но иметь в соседях – вот их логика. Не смущало их и то, что сами они под собственные критерии не подпадали – Винер считался идеологом и творцом «модели», Карлович видел себя талисманом лагеря, так как был первым «завербованным» поселенцем.

Переселенцы записывались на сентябрь. В списке было сорок фамилий.

Второго июня, после отъезда деловитых, пахнувших спиртом и мазутом сантехников прошел час – и открытый в столовой, где сидели Сергей, Миша и Карлович кран вдруг захрипел, задрожал и стал громко плеваться. Толчками пошла вода, сначала ржаво-коричневая, потом желтая. К вечеру, когда труба перестала гудеть и содрогаться, вода сохраняла оттенок мути и была непригодной для питья.

Винер и Карлович, как убеждался с каждым приездом Сергей, оказались ни к чему не приспособленными бытовыми идиотами. Они ночи напролет до хрипоты спорили о судьбах человечества, сидя на веранде под луной, но ни у одного не хватало ума нарубить дров или отчерпать из колодцев, трех на лагерь, старую зацветшую воду.

Сергей не сдерживаясь орал:

– Вы могли хотя бы элементарный порядок навести? Сутками здесь сидите, в говне, самим-то не противно? Чем вы здесь вообще занимаетесь?

– Я инвалид, – равнодушно пожимал плечами Миша.

– Я не умею ничего. – Карлович умилялся ругани Сергея, как отец – первым шагам сына.