Карлович принадлежал к числу людей, передвигающихся по жизни за счет обаяния, подвешенного языка и хаотичной, нахватанной отовсюду эрудиции. В свои шестьдесят он не сделал карьеры, не завел семьи и остался по душевной сути своей беззлобным недорослем, любившим цветисто поговорить и выпить «для сугреву от жизни». Иногда в нем прорывалась суетливая и мелочная озлобленность, свойственная неудачникам, но вспышки эти были редки, быстро проходили, и Карлович снова становился безвредным, поверхностно мудрым старичком.

Приезд Сергея был похож на налет смерча, и лагерь преображался после каждого его появления. Тоскливое прозябание в офисе казалось ему теперь бессмысленным и смешным; если бы у Сергея нашлось время оглянуться назад, он с трудом поверил бы, что потратил пятнадцать лет жизни на вязкую муть конторской службы.

Каждая секунда его нынешнего бытия была наполнена простым и ясным смыслом. Он прилагал руки и мысли к решению насущного и испытывал особое, рабочее удовлетворение от того, что все получалось ладно, впопад и хорошо.

Такое чувство возникало от ловко вставшего, тремя ударами загнанного в древесный массив гвоздя; от сразу поймавшей резьбу, быстро и плотно закрученной гайки; от туго натянутой и ровно надетой железной сетки нового забора.

Рук не хватало отчаянно. Винер и Карлович были не в счет. Даже когда нужно было поговорить с рабочими, приезжавшими отрыть новые колодцы или заменить проводку, они пожимали плечами, советуя дождаться Сергея.

В конце мая приехали Игнат с Олей. Оля, смешливая, с ямочками на щеках, быстро навела уют в одном из коттеджей, как это умеют женщины. Игнат, высокий, сутулый парень, с крупными чертами лица, по которым создатель прошелся топором, а обтесать забыл, составлял с ней трогательную пару. Вместе они были красавицей и чудовищем. Им было покойно и хорошо.

Таких, как Игнат, в народе называют «рукастыми». Он умел разглядеть и поймать суть механизма или проблемы. Не имея опыта, быстро учился. Сначала Игнат помогал Сергею, но скоро Крайнев признал превосходство его «мастерового» склада ума, и стал больше слушать, чем руководить.

Работать вдвоем было хорошо. Когда надобилась помощь, предпочитали напрячься сами, чем звать Карловича с Мишей. Игнат презрительно махал рукой и называл их «эти».

В этот раз Сергей привез «этим» рассаду и заставил копать огород, сажать картошку. Карлович моментально натер мозоли и всех доставал демонстрацией своих волдырей. Сергей не исключал, что он сделал это нарочно.

Кирпичный завод смонтировали сами, в три дня. Заливали в формы и сушили в печах большие и легкие серые блоки с дырами, и в цеху, где лили, было сыро, а где сушили – жарко.

Игнат сетовал на электричество. Лагерь был «запитан» от района, а лучше было бы иметь независимое электроснабжение. Генератор стоил недорого, и с первой же выручки решили его купить.

Лагерь зарос, и у них не хватало сил и времени, чтобы расчистить и выкосить его весь. Ограничились землей вокруг корпусов, площади, и своих домов. Повсюду же трава доходила до пояса, разросшийся кустарник – до шеи, и казалось, что дома, скамейки и спортивные площадки стоят посреди леса.

Вечерами было прохладно. Когда опускался сумрак, по-особому остро чувствовались безбрежность и величие окружавшей природы.

Миша и Карлович вытаскивали на площадь к фонтану раздобытые на складе кресла-качалки, укутывались в одеяла. Карлович готовил – шашлыки или плов, готовил хорошо, и они ели, пили водку и допоздна, до трех-четырех утра, болтали, и их разговоры перемежались длинными паузами, наполненными ночным лесным шумом, треском и пением.