Он выждал с минуту.

– Понимаешь, что я тебе другую жизнь предлагаю? Ты сейчас билет счастливый вытащил.

– А… – Алишер опасливо покосился на затылок.

– Говори.

– Учеба, конечно, круто, но меня не вштыривает. Можно деньги сейчас?

Имомали хмыкнул, полез во внутренний карман, достал пачку купюр, скрепленную пижонским золотым зажимом. Стал отсчитывать бумажки, одну за другой, а Алишер протянул руку и забрал все вместе с зажимом. Сунул пачку в карман, кивнул на затылок. Имомали шепнул тому на ухо, и затылок распотрошил свой кошелек.

– Мы поняли друг друга? Больше чтобы я тебя не видел со Светой.

Али, вылезая из машины, подмигнул, паршивец.

– Ясен пень, – и добавил, улыбаясь, – папа.

«Ауди» отъехала, а он щелкнул клавишей быстрого набора:

– Доехала? – сказал, шурша бумажками в кармане. – Давай на пару дней в какой-нибудь отель завалимся в Подмосковье! Президент-люкс, шампанское в номер, а? Бабки есть… Откуда-откуда, лохов развел!

А в салоне «Ауди» Имомали, ковыряя пальцем ямку на подбородке, бросил затылку:

– Настырный, сука. Не отступится. На пару недель Свету в Англию ушлю, потом думать будем.

Машину качнуло вперед, когда водитель остановился на красный.

– Я таких знаю, – продолжал Имомали, достав четки. – Он как резина: сильнее жмешь, мощней отдача. Поизящней надо, чтобы навсегда отстал.

Затылок кивнул, машина тронулась.

На Ленинском объехали пробку. Белые с синей полосой ментовские «Фокусы» окружили шесть лежащих на асфальте, разбросав руки в вязком кровавом киселе трупов. Затылок приник к телефону, поугукал туда, хохотнул и почтительно сообщил:

– Мальчишки инкассаторов грабили. Друг друга перебили, а деньги кто-то из прохожих увел. Вот пруха!

Ждал смешка, но Имомали поднял брови и покачал головой: в каком мире живем, и затылку ничего не оставалось, как стереть с лица ухмылку и сконфуженно отвернуться.

***

В части прогнозов Винер был прав.

Кризис шел по России, грубой, когтистой метлой вышвыривая на улицу миллионы лишних. Замирали стройки. Останавливались заводы. Бумажные листы, прикрепленные изнутри к окнам, закрывали голое нутро закрывшихся магазинов. Из-за банковского кризиса провалили сев.

Города замноголюдели – в будний день мужики кучками стояли у подъездов, с пивом и семечками, с тяжелой, пока затаенной злобой поругивая «их», кто наверху и за все отвечает. Оранжевые рабочие куртки гастарбайтеров в этих кучках соседствовали с льняными дизайнерскими пиджаками. Ощущение, что они снова использованы, обмануты и никому не нужны, до поры до времени сплачивало людей – против «них».

Но и «они» оказались в том же положении страха и неопределенности, так же приглушенно шептались кучками, только не на кухнях и у подъездов, а в коридорах Думы, отдельных кабинетах ресторанов, во дворах особняков, после ужина, отослав жен в дом.

«Они» не знали, как бороться с недугом, переложив лечение на «зарубеж» – зараза пошла оттуда, и пока там не справятся, нечего и пытаться. Больше их интересовало другое, насчет «этих» – получится сдержать или пора уже драпать? Склонялись к последнему. Рано или поздно, понимали они, гнев народа, копившийся десятилетиями, прорвет жалкую плотину из трусливого среднего класса, коррумпированных, ни к чему не способных ментов и не уважаемого никем закона.

И «они» переводили деньги в Европу, отсылали туда семьи, перебирались сами. Там тоже бунтовали, жгли машины и швыряли в полицейских «коктейли Молотова», но то были беспорядки, под которыми, копнув, не обнаружишь звериной, испепеляющей страсти к разрушению и искупающему грехи кровопролитию.

Сдерживать все-таки пытались. Но люди перестали верить чиновникам, оправдывающимся перед камерой и неспособным сыграть веру в свои слова.