Юный столяр уверенно потянулся к инструменту. Тысячу раз парень видел, как отец, играючи, справляется с этим делом, да только, вместо того, чтобы легко заскользить, оставляя позади пахнущую мёдом золотистую спираль, рубанок пошёл вкривь, словно назло Иржику, и застрял так, что ни вперёд, ни назад. Парень приналёг, доска поехала по верстаку. Пришлось выдирать инструмент и начинать сначала. Иржик упарился, гоняя липовую плашку, пока не додумался зажать её в тисках. Он крутанул винт разок-другой – потуже, чтоб наверняка, чтоб не выскользнула, Что-то хрустнуло и доска переломилось надвое.

Иржик в сердцах отшвырнул обломки, отдышался, взял себя в руки и, порывшись среди отцовских припасов, нашёл другую заготовку. Похоже, эта была сосновая, и пахла она не мёдом, а смолой. Одно жаль – дощечка оказалась длинновата, и новоявленный столяр решил сначала отпилить лишнее. Отчертил на глазок линию углём, взял небольшую ножовку, прижал деревяшку локтем, и начал сражаться с пилой. Волосы лезли в глаза, доска ёрзала, ножовка кривилась и застревала. Иржик в сердцах стукнул со всего маху по верстаку и попал кулаком по рубанку. К счастью, уберёгся, не поранился, но рубанок с грохотом полетел на пол.

Мать из-за двери отозвалась на шум:

– Отец, он там тебе инструмент не переломает?

– Переломает – починим, сиди, сказал, что без науки всё умеет, вот пусть и работает.

Час прошёл. Два. Наконец родителям надоело без дела сидеть, дверь отворилась

– Ну, мастер, как успехи?

Иржик протянул отцу дощечку. Кривоватую, шероховатую.

Мать только подняла бровь.

– Нет, жена, ты не права, для первого раза совсем неплохо – руку себе не отпилил, пальцы не отбил, инструмент цел, и дощечка получилась вполне приемлемая. Не скажу, что ровная, не скажу, что гладкая, но на растопку сойдёт.

– А если б я и в самом деле руку отпилил? – пытаясь вытащить занозу из-под ногтя спросил Иржик.

– Так клей столярный на что? Вон, целая банка стоит. Чего в нашем деле не бывает, – порой увлечёшься, не заметишь, как сгоряча кисть там или палец себе оттяпаешь, мазнёшь отрезанный кусок да к месту приставишь – мигом всё срастётся.

– Па, ты только не сердись, ну не лежит у меня к дереву душа. Не собираюсь я бездельничать, но ведь хочется найти что-нибудь для себя, вот как ты нашёл своё, не чужое. Дед пиво варил, прадед кожу дубил – а ты, им наперекор, в столяры подался. Ну не умею я верно сказать… Неужели из ста двадцати ремёсел не найду я того, что будет мне по рукам и по сердцу?

Наступил вечер, в окнах зажёгся свет, люди вышли на улицу просто погулять, поболтать с соседями. Над фонарями закружилась золотистыми искорками мошкара. Кто-то тихо наигрывал на скрипице, По всему городу запахло кофе и сдобной выпечкой.

В двухэтажном кирпичном доме тоже зажёгся свет. Но это в окнах, выходящих на улицу. В тех же, что выходят в сад – темно. Внезапно, одно из этих окон, словно само собой, распахнулось и в тёмном узком коридоре вспыхнул слабый зеленоватый огонёк. Он поплыл в воздухе вдоль оконных стёкол и исчез, свернув на лестницу.

Вот он беззвучно вплывает в большую комнату, где от пола до потолка все стены сплошь заставлены книгами. Вот становится ярче и в его призрачном свете можно различить зыбкую, больше похожую на тень, чем на человека, фигуру. Длинный плащ словно соткан из чёрного тумана, капюшон так низко надвинут, что лицо невозможно разглядеть. Выпростанная из-под плаща рука с сухими и цепкими пальцами достаёт книги с полок одну за другой, одну за другой, быстро но тщательно пролистывает и ставит на место.

– И здесь ничего нет! Опять ничего нет!