К горькому, к горькому сожалению Толя прожил всего 61 год. Естественно, сердце!

В последний месяц он словно почувствовал что-то. Лицо его, обычно жесткое, но живое, вдруг серело, глаза замирали на случайном предмете, голос становился чужим.

Обедаем вдвоем в баре Дома литераторов, молчим, у Толи снова отрешенное лицо. Неожиданно он спрашивает:

– Ты продолжение «Травы под снегом» пишешь?

– Да уж написала, готовлю к изданию, – ответила я.

– Не торопишься? Я бы почитал рукопись, посоветовал что…

В тоне его мне послышались назидательность мэтра, уверенного в собственном превосходстве, и я вспыхнула:

– Ой, Данильченко, мы такие разные! А ты не поторопился со своей «Патиной»? Я бы тоже тебе посоветовала…

– Мне некогда было советоваться, – жестко ответил он, – к шестидесятилетию планировал издать книгу – не вышло!

– Теперь можно не торопиться, – съехидничала я. – До 86 еще долго.

– Ты думаешь? А это? – похлопал Данильченко по сердцу.

Выхода книги Анатолий Борисович не дождался. Сигнальный экземпляр «Патины» подошел не то к девятому, не то к сороковому дню…

Известие о смерти друга в наш дом принес Виталий Борисович Смирнов. Уже в ночь он позвонил и клокочущим голосом сообщил:

– Толя умер. Я сейчас приду.

До утра мы сидели на кухне пили наперстками коньяк из подарочной хрустальной сабли, хранимой для красоты и форса, вспоминали, плакали, иногда забывались и, вспомнив что-то смешное, нечаянно смеялись и тут же одергивали друг друга, мол, что это мы?..

Больше двадцати лет мы дружили семьями: Данильченки, Смирновы, Макеевы… Временами дружеский круг дополняли Володя Овчинцев, Борис Екимов, Петя Таращенко, Саша Цуканов, по обстоятельствам. Но поверх всех обстоятельств, даже если вздорили накануне, праздники наши семейные пары неизменно встречали вместе. Возникла сродненность, перед которой отступали даже принципиальные разногласия, которых, кстати сказать, было немало. Само собой вышло, что активнее других рулил нашей дружбой Толя Данильченко. Его жена Лидия Феофановна умела устаивать вкусные и красивые праздники, особенно новогодья. Мне доставались торжества попроще. Почему так – большого секрета нет, и материалка была послабее, и обиход на троечку. Но именно у Анатолия и Лиды я училась многим житейским премудростям – терпению, домовитости, особому стилю, из чего и складывается понятие здоровой семьи.

В этом плане Анатолий был категоричен. Дом обязан сиять, жена обязана соответствовать – без обсуждений! Творческие чудачества, богемность оставались для него за околицей личного жизнеустройства. Быть может, поэтому проза его была явно суховата, малоцветна, словно бы выверена по законам некой правильности в его упертом понимании. Говорю это лишь от себя, охотно допуская и противоположное мнение. Во всяком случае во времена активного книгообмена одна из книг Данильченко, «Люди живут семьями», была востребована в обменном отделе «Современника», за нее предлагали чуть ли не Агату Кристи – могу свидетельствовать. Анатолий откровенно гордился этим фактом, да и вообще был в себе уверен, отмахивался от упреков в сухости и чрезмерной прописанности весьма расхожих понятий и положений.

Но какой был трудяга! И в доме, и на даче вечно что-то мастерил, обустраивал, подтачивал, подпиливал. Об аккуратности его и педантизме говорили даже отвертки, молотки, стамески, в идеальном порядке расположенные на обратной стороне дверцы стенного шкафа. И в то же время редко кто мог сравниться с ним в азартности, когда он садился играть в преферанс, искал юбилейный или царский рубль для своей великолепной коллекции, впивался в руль лихой «девятки». Всякий, кто обгонял его на дороге, приводил Анатолия в неистовство, и начиналась рисковая гонка на интерес. Назвать это амбициозностью не будет большим преувеличением. Характер! Что тут поделаешь? Всегда и во всем Данильченко стремился к лидерству, оставаясь тем не менее хорошим товарищем и надежным другом. Более того, был он на редкость честным человеком, щедрым по отношению к тем, кого любил. А если не любил – гладь шнурки и топай без оглядки! Компромиссность не числилась среди его добродетелей. Но вот что интересно: трудный был, резкий, временами насмешливо-едкий, но обязательно благородный – эдакий цветущий шиповник. Рядом с ним можно было нарадоваться всласть и уколоться до крови. Простив все прошлые обиды, скажу с уверенностью: Анатолий Борисович Данильченко был хорошим человеком! Чашу его хорошести перевешивало самое главное – больное, страдающее сердце. Он не берег его, не умел этого делать. Решил однажды бросить курить, и ему вставили какие-то иголки в уши. Приходит в Союз писателей гордо уверенный в успехе, бахвалится, иголки демонстрирует… А через два дня снова вижу его с сигаретой, спрашиваю: