В конце 80-х – начале 90-х все изменилось, в литературу хлынули мутные потоки вторичности и откровенного словоблудства. Слава Богу, что в них не захлебнулись те, кем сегодня писательская организация жива и горда. Справедливости ради скажу, Волгоград и в смутные времена свои писательские ряды не замусорил, почти не замусорил. Наши потери в другом. Многие утратили ощущение твердой почвы под ногами, разуверились в идеалах, обнищали до крайности, не найдя себе приложения к новым экономическим условиям.

После пятидесяти пяти жизнь Ивана Данилова становилась все труднее и труднее. Он сопротивлялся как мог, зарабатывал копейку в газете «Казачий круг», ставил на крыло уже подросшего сына Гришу. Парень оказался молодец – выучился, обрел престижную специальность, помаленьку стал опорой семьи. Но обезножила Эльвира, с трудом могла добраться от дома до писательской организации, чтобы подхватить под белы руки расслабившегося Ивана. Приезжал Гриша, горько смотрел на отца, отвозил его домой. Семейная проблема стала хроническим горем, и уже никто не мог этому помешать.

Иван Петрович иногда заходил ко мне в кабинет и, как в молодости, требовал: «Читай новые стихи!» На сердитые отнекивания предлагал неожиданный компромисс: «Тогда наведи мне кофе!» Но и кофе почти не пил, расплескивая его на пиджак и брюки. Избави Бог сделать ему замечание! На такое мог отважиться разве что Валентин Леднев, да и то в мягкой форме – попенять, что называется. И все же большой беды ничто не предвещало. Она пришла как всегда неожиданно. Ивана Данилова, нашего кудесника соловьиной речи, нашли замерзшим около железнодорожного вокзала. Он просто не добрел до дома, до приметной высотки на углу Пархоменко и Хиросимы, до своего шестидесятилетия.

Тяжкую эту правду знают, конечно, все родные и близкие. Должны ее знать, полагаю, и многие другие, особенно те, от доброй или недоброй воли кого так зависит судьба и жизнь писателя.

Быть может, кто-то скажет: «Сгорел, как многие Иваны на Руси». И что это оправдывает? Какой итог подводит? Иван Данилов – не многие. Чтобы понять это, нужно прочесть его книги, полюбить эту землю, пожалеть стариков.

Посмертную книгу миниатюр Ивана Петровича Данилова мы назвали «Оклик». Чудесная книга, живая… Иван словно бы всем все простил и окликает нас не для упрека – просто для памяти. Вот маленький кусочек:

«Слушайте, люди, ликующих соловьев, но никогда не пытайтесь заглянуть им в глаза. Нет ничего печальнее глаз соловьиных. Большие, как будто притуманенные слезой, они не каждого обрадуют. Увидев их, не всякий поймет, что нет в птичьей песне притворства, что в ней лишь желание счастья и вера в него».

Напрасно, напрасно я не попыталась заглянуть в глаза Ивана в том декабре 95-го. Быть может, в них зародилась уже другая истина, но никто ее не распознал вовремя?

Толя Данильченко собирался жить долго, до 86 лет. Говорил об этом так уверенно, что невольно возникало подозрение – не лукавит ли, не ведет ли потайную тяжбу с судьбой, кусающей его за пятки?

– Почему именно до 86? – спрашивала я Анатолия.

– А зачем дольше? И в маразм еще не впаду, и юбилей отмечу…

Думаю, это была его программа-максимум. Стихийного бытия он не признавал – всегда знал, что, зачем и почему. Порой казался даже сухарем и прагматиком, что не очень свойственно писательскому народу. И только самые близкие видели в нем тоску отрешенности, порывы отчаянности, умение сделать широкий жест. А чужакам казалось, что три свои инфаркта Анатолий считает зажившими, как легкие порезы на пальце, в чем он сам же их и убеждал. Еще бы! Покуривал, мог рюмочку пропустить, в то и две, и три… На робкую попытку защитить его сердце гаркал так сердито, что пропадала всякая охота оберегать бедолагу. И все же, я почти уверена, что «86 лет» Данильченко выставлял перед собой как щит от слащавой жалости, как ставшую расхожей фразу «Не дождетесь!» – на случай, если вопрос о здоровье звучит без должной искренности.