В справку о произведениях рукой Иосифа Гуммера записаны следующие книги: «На новых землях» – очерки, 1954, «Это было в Калаче» – повести, 1959, «Герои великой битвы» – очерки, 1960, «Останется добрый след» – повести, 1961, «Трамвайная остановка» – рассказы, 1964, «В нашем дворе» – повесть, 1967, «Уходят в ночь дозоры», «Железный ветер в лицо», «Молодость проживается дважды», «Всегда сначала», «Зеленые погоны», «Перекличка», «Пограничные сутки», «Спроси себя строго». Книг, изданных в Ашкелоне, в перечне, разумеется, нет.

Ловлю себя на мысли, что громкой писательской судьбой здесь, увы, не пахнет. Но это не в упрек писателю. Большие имена и большие книги вписаны в иные скрижали. В гуммеровские книги, к своему стыду, я внимательно не вчитывалась – отпугивали названия, очевидный дух и пафос советской эпохи. Насколько он искренен был в своих произведениях, судить не берусь. Пусть дотошные исследователи прошлого оспорят мои сомнения. Но из головы не идет иммигрантская горячность Гуммера в оценках прожитой им в России жизни. Эти оценки не льстят нашему Отечеству. Главная причина, надеюсь, понятна. Она и послужила следствием нашего взаимного отчуждения. В ответ на столярные упреки в плохом отношении российского общества к евреям я написала ему о судьбе моих предков-крестьян, живших беспаспортно в деревенских избушках с земляными полами и не имевших ни малейшей возможности выбиться в юристы, дантисты и скрипачи. Гонимость «Богом избранного народа» мне всю жизнь кажется гипертрофированной надумкой. Может, опять же, по крестьянскому малознанию?

Гуммер отреагировал более чем остро, даже издал в Ашкелоне брошюру с нарисованной на обложке паутиной, содержание – соответствующее. Многим там досталось, мне – по особой статье. На том и закончилась дружба. Но я не отрекусь ни от одного доброго слова в его адрес, ни от одной признательной мысли о нем. В любом случае, он волгоградский писатель, ровесник моего отца, фронтовик. Гуммеровские боли имели место быть. Сын своего народа – он его и защищал. Только при чем здесь все мы, не имеющие отношения к ужасам немецкого фашизма, к Бабьему Яру и кучке современных российских мерзавцев с бритыми головами и свастикой на рукавах? Я вроде бы как оправдываюсь? Да нет же! К Иосифу Гуммеру я относилась с искренним расположением, помнить его буду без принуждения, и эти страницы пишу ради общего братства писателей-отцов Волгограда, ставших волею судьбы и времени героями и обитателями книги «Небесный ковчег». Считаю, он имеет право занять свое место в этой книге. Бог даст – она дойдет каким-то образом до Ашкелона, до вдовы писателя, светлейшей русской женщины Ирмы Аркадьевны Родионовой, до дочери Тани, до внучки. Пусть они судят по-справедливости и не обижаются на нас.

Неожиданная мысль: в «Небесном ковчеге», как и в «ковчеге» надмирном, братья-писатели встретят Гуммера, пожмут руку, растолкуют что и как. Думаю, он не останется в большой обиде.

В кумылженской районной библиотеке меня спросили: «Вы хорошо помните Ивана Данилова? Каким он был?» – «Красивым и очень талантливым», – ответила я. «А вот говорят, что жил трудно… Это правда?»

Такой простой вопрос, но как сложно на него ответить!

Иван Петрович Данилов не был очень открытым человеком. В том смысле, что, не наводя тень на плетень в бытовом устрое и творческих делах, душу не рассыпал пригоршнями по затоптанным городским тротуарам, не ронял, как пепел с сигареты за хмельными столами, но бережно нес к чистому листу бумаги и смелым красивым почерком выражал ее в правдивейших повестях и рассказах, в чабрецовых стихах, в емких, сверкающих умом и наблюдательностью миниатюрах. А боль?.. Ее было много. И дело тут не в житейских проблемах, не в расшатанных табуретках, условно говоря, но в том честном взгляде на русскую жизнь, которая даже ясные глаза заволакивает седой пеленой тоски. В этом смысле Иван Данилов жил трудно, ибо повинно жил и не скаредно – не талант свой лелеял, не здоровье берег пуще совести, а горькую земную тяготу принимал на жилистые плечи и светлую душу. Иной, размахивая шариковой ручкой, тщится решать мировые проблемы, а Данилов тонко вырисовывал видимую правду единственного уголка земли, который для каждого Ивана на Руси зовется вечным словом – родина. Это любовь. С ней не поспоришь. Ан не всякому