Вся и без того небольшая комната плотно уставлена вещами из старой квартиры. Когда ее стали сдавать, квартиросъемщики переехали со своей мебелью, так что сюда свезли большую часть того, что было, составили как можно компактнее, укрыли целлофаном и газетами и оставили стоять. Часть нашей мебели, книги, одежда и множество детских игрушек, к которым с тех пор никто не притрагивался. Большой плюшевый медведь в углу понурил голову. Пианино, на котором никто так и не научился играть, запылилось и расстроилось. В воздухе повисло уныние. Должно быть еще чуть-чуть и комната отойдет неявному миру и можно будет пробираться туда прямо через заставленный коробками балкон.

От вида детской кроватки, на которую я тут же натыкаюсь, мне становится плохо. На самом деле ее не видно, она полностью укрыта простыней и сверху целлофаном, но я точно знаю что это. В ней спал маленький Сашка. Я все время ходила посмотреть на него, потому что в мой детский мозг тогда никак не могло уложиться, что это кукла живая и когда-нибудь вырастет и станет как папа. Не вырос и не стал.

Повернув в узком проходе, оставленном среди вещей, я вижу Натана, сидящего на стуле возле пианино. В руках у него раскрытой альбом с фотографиями, который он вытащил откуда-то, не потревожив мохнатые залежи пыли. Но я даже забываю сердиться на него, потому что вдруг понимаю, что сюда кто-то все-таки заходил с тех пор. На протертой крышке пианино выставлены в ряд три маленькие иконы и фотография в серебристой рамочке. Семейное фото на фоне цветущего шиповника. Мама, папа и младенец. Родители счастливо улыбаются, глядя в камеру. Ребенок удивленно распахнул голубые глазки и тянет вперед пухлую ручку. В углу рамки черная ленточка. Перед рамкой две засохшие гвоздики. Должно быть, их положил сюда дядя Миша.

Меня словно обухом по голове ударили. Становится трудно дышать, и в ушах зашумело. Хотя нет, это не просто какой-то шум. Мой мозг с пугающей точностью воспроизводит тот самый звук рокового удара, шипение шин об асфальт, лязг разбивающихся стекол, истерические крики, приближающийся вой скорой помощи.

Не говоря ни слова, я вылетаю обратно в явный мир, как называют его все эти странные инзраки и прочие не совсем живые, и закрываюсь в ванной, откуда Натану приходится меня долго выуживать. Ну а нефиг было лезть, куда не просят!

– Мне надо вернуться в клуб, – уведомляю я, когда мы садимся на кухне пить чай. Из нашего бара, что под мойкой возле мусорного ведра (мы не брезгливые), достаю добавку для успокоения нервов. Это, конечно, не тот волшебный травяной отвар, после которого меня вчера знатно вырубило, но необходимый эффект достигнуть можно. К тому же в бутылке осталось буквально на донышке, так что потерять контроль и нажраться просто не с чего.

– Ни тебе, ни мне туда возвращаться нельзя, – возражает Натан. А я, употребив добавку, печально и неудовлетворенно вздыхаю.

– Ладно, мне, а тебе-то чего? – интересуюсь я грубо, но мне при этом не стыдно. Чертов наглец! Все еще пылаю негодованием.

– Туда слишком часто захаживают вампиры, которых за последнее время расплодилось излишне много, – объясняет Натан с гримасой брезгливости на лице. – Они меня на кол посадят, – добавляет он так же безрадостно.

– Удивительно, и что их в тебе так бесит? – интересуюсь сквозь зубы.

– То, в чем на самом деле нет моей вины, – не сдает позиций инзрак.

– Дай угадаю, это потому, что твои предки были лицензированными охотниками на вампиров?

– Мой отец из такой семьи, да, но дело совсем не в этом. – Заинтриговав меня, Натан преспокойно продолжает пить пустой чай с ядреным ароматизатором клубники.