На лице каждого жителя «Троп» читалась тревога, все разговоры и мысли были об одной и той же беде, а некогда готовые встать друг за друга братья и сёстры теперь подозрительно пересекались взглядами и быстро их отводили. Старик Фушин не был исключением среди большинства, и эти чувства были ему тоже знакомы. Он медленно топал по большой улице деревни, полный невыносимой тоски по своему погрязшему в трагедии дому. Пока гулял он, приближаясь к одному дому, отдаляясь от другого, встречал он взглядом женщин и мужчин, с которыми недавно приветливо здоровался, интересовался делами и играл с детьми, а сейчас даже и голову не хотелось поднимать – уж очень это было больно.

В деревне присутствовала единственная товарная лавка, принадлежащая Хинкелю – раньше каждый или практически каждый житель сказал бы, что это их самое любимое место в «Тропах». Всеобщая связь деревни с цивилизацией, долина чудес и исполнения желаний, наделённая всем необходимым и душой – теперь от этого всего ничего не осталось. Дверь в неё отворилась, и внутри прозвучал подвешенный сверху колокольчик. Фушин увидел старую добрую лавку, с такими же товарами, может только немного снизившую свой ассортимент, и человека за стойкой, приветствующего посетителя. Вот только этим человеком не был Хинкель, над которым можно было всегда подшутить, что он ворчун и педант, и что глаза у него очень выпуклые в очках. Хинкеля там не было и больше никогда не будет, а вместо него за стойкой продолжил его дело восемнадцатилетний сын, учившийся торговому ремеслу у отца с пелёнок.

– Привет, Шура, а ты заметил, как теперь всё кажется таким тёмным вокруг?

– Вам бы за зрением следить, старик Фушин.

– Совет дельный, друже. Ты спирт ещё продаёшь?

– Конечно, на нём и живу.

– Наливай на двоих.

Шура пригласил старика сесть за стойку, подле которой стояли два табурета, специально для посетителей, которые были бы не прочь опрокинуть стаканчик прямо в лавке. Множество мест досуга, которые можно представить, могли размещаться в чудесной лавке Хинкеля. Некогда в планах было построить рядом ещё и гостиницу, но, как решили хозяева, вложения бы не окупились.

С характерным звоном стеклянные стаканы поставили на гладкую деревянную стойку, и Шура, примеривший на себя роль бармена, разлил в каждый из них по водке.

– Сразу с тяжёлого начинаем, значит, – приметил Фушин.

– Я думаю, вы бы всё равно предпочли её достать.

– Ну да, тут гадать не надо, – сказал он и протянул свою полную мозолей ладонь к наполненному прозрачной эссенцией стакану.

– Не будем за что-то пить? – остановил Фушина Шура, когда тот только успел прислонить губы к краешку.

– Ну, вообще, есть очевидная вещь, за которую можно было бы выпить… но давай не будем об этом вспоминать.

– Я всё-таки хочу выпить за благополучие деревни, – произнёс бармен и поднял стакан на уровень груди.

– Ладно, будет нам.

Их стаканы столкнулись, а после водка отправилась по глоткам двух мужчин одной судьбы.

Стоит обратить внимание, что у всего происходящего наблюдалась и иная сторона. Вместе с тем, как все остальные жители стали казаться потенциальной угрозой и виновниками, члены семьи становились ещё ближе, как никогда. Каждый день мог стать последним, и людям приходилось с этим мириться. Семьи Хинкеля, Грэна, Трудяги Пита и Фридриха потеряли своих главных мужей и отцов, и эта потеря стала для всей деревни причиной возникшего страха потерять своих близких и предостережением, что это может случиться с любым. Поэтому дома и снаружи большинство семей проводило время вместе, и даже пшеничные поля, на которых надо было работать, не могли склонить крестьян отказаться от проведённых с семьёй минут. Конечно, приходилось и быть в одиночку, работать кому-то надо было, хотя бы собирать урожай на грядках. Но были в «Тропах» и те, кто и так был один, как, например, Эрден, однако им было ещё тоскливее от того, что с возможным приближением смерти они будут умирать в одиночестве.