– Вроде да, – пожала плечами Людмила Петровна.

– То-то и оно. А станешь фермером, придется таких вот собачек заводить. От соседей. И от всяких любопытных. Потому что я в их глазах богач и куркуль. И раскулачить меня – святое дело. Так что извини за собак-то. А ты по какой части учительница?

– Русский язык и литература.

– Стихи, наверное, пишешь? – беззлобно спросил Краев.

– Пишу, – созналась Людмила Петровна и оправдалась: – Но я их никому не показываю.

– Вот и пиши. Стихи, книжки. Краеведческие можно. А сюда не лезь. Не женское это дело. Тут и мужики не выживают. Зачем тебе? Какой дурак тебя надоумил?

Неожиданно для себя Людмила Петровна рассказала Ивану Краеву свою историю: и про Тимкину выходку, и про то, как уволили ее, и что помощи ждать неоткуда, а работы по специальности не найти. И уехать не может, потому что мама. И вообще – почему она должна уезжать, будто преступление совершила, дав пощечину юному негодяю?

– Нет, это ты правильно ему по роже дала, – когда она закончила свой рассказ, подвел итог Краев. – Он тебе еще спасибо потом скажет, когда вырастет. И что уезжать не хочешь – тоже правильно. Мы тут на своей земле. Я бы давно свалил в Германию или в Америку, работал бы и горя не знал. Знакомые там есть, говорят, можно устроить. Но мне за державу обидно. Я не куркуль какой, а свободный гражданин своей страны!

Людмила Петровна кивала, слушая, даже глаза у нее загорелись – на сей раз она была с Иваном Краевым полностью согласна.

– И вот что, родственница, – улыбнулся Краев. – Если нужна будет помощь, обращайся. Денег там или что. Вот телефон мой и электронка. Или приезжай, я всегда дома.

Где-то поблизости вдруг раздался жуткий грохот, словно колотили в большой железный таз. Людмила Петровна подскочила.

– Мама волнуется, – спокойно пояснил Иван. – Заболтались мы с тобой, мне ехать пора.

Он проводил Людмилу Петровну до ворот. Вышла Анастасия Михайловна, молча, скрестив руки на груди, встала на крыльце. Смотрела неприязненно. У ее ног сидела кошка, бросала взгляды на Людмилу Петровну, брезгливо дергала боками. Иван посмотрел на небо: собиралась гроза, уже виднелись первые сполохи.

– Слушай, Людмила, давай-ка я тебя до дому подброшу. Невелик крюк. Автобуса до вечера не будет, да и вымокнешь, – предложил он. – Погоди, машину выведу.

– Не сахарная, не размокнет! – крикнула вслед сыну Анастасия Михайловна. – Всех развозить – на бензине разоришься!

– А много к вам народу ходит? – невинным голосом поинтересовалась у нее Людмила Петровна, воспользовавшись тем, что почтительный сын ее не слышит.

Старуха с кошкой опять фыркнули и, не попрощавшись, ушли в дом. Бабахнула об косяк тяжелая дверь. Надо же, удивилась Людмила Петровна, мать такая зараза, а Иван вполне хороший мужик. И вовсе он не куркуль, потому что думает о благе государства. Недаром у него флаг висит.

Итак, надо было срочно придумывать себе новое занятие. Но, как назло, ничего не придумывалось. И работа по хозяйству, как лекарство, к которому привык организм и на которое уже почти не реагирует, уже не занимала все ее время целиком, не помогала отвлечься от мыслей. Одна радость: с сыновьями вроде все в порядке. Владька наконец стал писать. Деревенский мальчишка, попавший во взрослую мужскую жизнь вдали от мамы и бабушки, теперь ощущал себя взрослым и настоящим, и даже ответственным за них. Письма состояли из традиционных фраз: «Мам, это Заполярье, а совсем не холодно!», «И кормят нас хорошо, ты не волнуйся!», «А дедовщины нет, честное слово!». Проверить невозможно, но, судя по тому, что остальная часть письма пестрела восклицательными знаками, новым этапом своей жизни Владька был доволен.