– Я пойду прилягу, Сэмми. А ты можешь взять немного печенья, если хочешь. Только будь молодцом, не объедайся!

Лицо Саймона просияло несказанным счастьем:

– Конечно, тетя! – и не успела еще та покинуть столовую, как мальчик кинулся к буфету…

Через два часа, сидя в туалете, Саймон, весь в слезах как от приступов режущей боли в животе, так и от осознания собственной глупости, клялся стоящей за дверью тете Джилл:

– Я больше никогда так не буду! Честное слово, тетушка… Я теперь ни к какому печенью за милю не подойду, обещаю! Но что же теперь будет со мной?! Я не умру? Ты же вызовешь скорую?

– Пока не вижу необходимости, милый. Я приготовила чай с лимоном, выпей, когда выйдешь.

Вряд ли мать Саймона одобрила бы такой воспитательный прием. Более того, если бы она узнала о методах тетушки Джилл, то стремглав помчалась бы в Манчестер, изымать у этой людоедки, прикинувшейся родственницей, свое дорогое дитя. Однако же, у тетушки Джилл никогда более не возникало проблем с ограничениями ребенка в сладком, да и вообще с ограничениями, тогда как миссис Силверстон так и не сумела привить своим детям чувство меры…

Саймон прожил с тетушкой, что называется, душа в душу, вплоть до своего отъезда в колледж. В студенческие годы он созванивался с ней каждое воскресенье, но когда поступил на службу, времени стало так мало, а головоломных проблем так много, что он порой забывал и свое-то имя и звание… Тетушка не обижалась, хотя, приезжая к ней раз в квартал (Саймон строго следил, чтобы хоть это получалось), он мог заметить, что дорогая тетя Джилл стала несколько грустнее, чем в те годы, когда они общались чаще… Саймон чувствовал себя виноватым и всячески старался загладить вину, привозя ей подарки: то винтажную подставку под ноты (тетушка играла на пианино), то статуэтку или светильник в стиле ар-деко, то картину.

Тетушка Джилл была стилистом, и отличаясь безупречным вкусом, имела среди своих заказчиков немало состоятельных деловых людей. Она научила Саймона разбираться в живописи и декоре помещений, а также, будучи твердо убежденной, что любой мальчик должен иметь хотя бы одну рабочую профессию, записала его на занятия резьбой по дереву.

Вообще, когда бы Саймон ни вспоминал свою родственницу, заменившую ему мать, где-то в глубине его подсознания зарождалось ощущение, что он никогда не сможет воздать ей и за десятую часть всего того доброго, что она для него сделала. Что ж, он будет стараться сделать хоть что-то…

Обычно он ездил к тетушке по выходным, но в этот раз отпросился с работы в пятницу, чтобы провести с ней три дня вместо двух. А еще он привезет ей авторское мозаичное панно одного начинающего художника. Оно обошлось Саймону совсем по дешевке, так как солидного гонорара художник без имени никогда не получит, будь он хоть юный Ван Гог. На панно был выложен подсолнух с неестественными квадратными и ромбическими лепестками, а также почти круглой формы ворона, пикирующая сверху на лакомую сердцевину цветка. Тетушка оценит оригинальность идеи и исполнения, а за чаем они поболтают об общих знакомых, о родне, о тетушкиных заказчиках и их причудах…

Только сначала ему придется свернуть с главного шоссе на Манчестер. Ведь совсем отделаться от работы у него вряд ли когда-то получится. Феликс Ратаковски как в воду канул, а дела его были таковы, что их-то на полку архива не отправишь. Семья Ратаковски из пригорода Манчестера, так раз уж Саймон тут неподалеку, почему бы не заглянуть к старой миссис. Хоть шансы и крайне малы, но вдруг она возьмет и согласится поговорить по душам, а в разговоре, кто знает, не проскользнет ли какой-нибудь да след…