***

– Да, Тревор, очень хорошие камешки, – картавя заявил пожилой ювелир, всматриваясь сквозь толстую лупу в большой круглый бриллиант размером с лесной орех. – Вот этот – само совершенство.

Невысокий седой еврей с поднятыми на волосы очками в роговой оправе в течение пяти минут разглядывал сквозь лупу бриллиант, зажав его тоненьким пинцетом в руках в белых перчатках из хлопчатобумажной ткани.

Он осторожно положил камень и взял следующий из горстки практически одинаковых по размеру и форме камней, россыпью лежащих на чёрном лаковом столе.

– Замечательно! – продолжал восхищаться он. – Огранка изумительная! У всех рундист, словно лезвие… Цветность и чистота – как Божья роса…

Роберт молча наблюдал за работой ювелира.

Со Львом Гольденбергом, ювелиром, эмигрантом из Советского Союза, Тревора несколько лет назад познакомил главный редактор Les Mondes Рошфор, который часто заказывал у него ювелирные изделия.

Лев Гольденберг делал изумительные копии изделий лучших коллекций ювелирных домов Европы.

«Покажите мне фото шедевра, и я сделаю вам в сто раз лучше и ровно вдвое дешевле», – любил повторять старый еврей всякий раз, когда к нему обращались потенциальные клиенты. И действительно, мастером он был непревзойдённым.

– Есть у меня один заказчик, который всё это может взять одним лотом, – не отрывая взгляда от очередного камня, предложил ювелир. – Если с ним хорошо поговорить, то миллионов пять за лот выплатит не раздумывая. А может, и больше.

– Лев, я пока не думал продавать. Мне бы их спрятать где-нибудь на какое-то время.

– Тео, ты не понял, – отвлёкшись от бриллианта и направив свой колючий взгляд на Тревора, мягко сказал ювелир. – Пять миллионов не долларов, а ойро. Это очень большие деньги, друг мой.

– Лев, мне нужно только надёжное место на пару дней, до Рождества. Я живу в отеле и держать их в сейфе крайне опрометчиво.

– Тов5, друг мой, хорошо, – огорчённо вздохнув, ответил ювелир, собирая все камни в зелёный бархатный мешочек. – Ты знаешь, что надёжнее места тебе не найти. А если надумаешь продать, то только скажи, и я всё организую в течение двух-трёх часов.

Через некоторое время после разговора с ювелиром Тревор сидел на открытой террасе небольшого ресторана в самом центре Женевы и за чашкой кофе читал свежие газеты.

К этому времени за его спиной осталась военная служба, о которой напоминала синяя татуировка в форме черепа на левом плече, как аббревиатура разведывательного батальона бригады морской пехоты Французского иностранного легиона, расквартированного в Алжире, и факультет Французского института журналистики при университете «Париж Пантеон-Ассас». В настоящее время он числился специальным военным корреспондентом газеты Les Mondes.

О своём детстве Тревор помнил очень мало и обрывисто, так как его семья всё время куда-нибудь переезжала.

Отец Тревора родом из Подкарпатской Руси6 (это территория современной Закарпатской области Украины), украинский руси́н7. Но в начале Второй мировой войны, когда Закарпатье, входившее в то время в состав Чехословацкой республики, было оккупировано венгерскими войсками, его семья эмигрировала сначала в Прагу, а после войны – во Францию, где в начале семидесятых и родился Тревор. Отец разговаривал с ним исключительно на русинском языке, чтобы тот помнил свои корни. А мать Тревора, учительница французского языка и литературы, настойчиво прививала ему любовь ко всему французскому.

Отец, как специалист по строительству отелей, постоянно находился в длительных командировках в разных странах. Часто забирал с собой и свою семью. Поэтому детские воспоминания Тревора сводились к пожелтевшим цветным и чёрно-белым фотокарточкам на фоне бедных рынков Индии, островов и храмов Таиланда, песков Ближнего Востока, нескончаемых строительных площадок Гонконга, Дубая и Бангкока. В детстве Тревор так свыкся с постоянными переездами, путешествиями, постоянными переменами, что, даже вступив во взрослую жизнь, представить себя клерком, работающим в одном и том же офисе постоянно на одном и том же месте, он не мог. Это и стало причиной его увлечения журналистикой.