Дома, в тишине собственной комнаты, я села на край кровати, и на лице снова появилась улыбка.

– Возможно, будет не так плохо, – шепнула я себе, обнадеженная первой неделей и хорошим вечером.

Еще одна неделя пролетела незаметно. В пятницу я проснулась в небольшом возбуждении от предстоящего первого семинара у Эванса. С особой тщательностью уложила волосы и достала из шкафа свою любимую тонкую кофточку. Я надела её на голое тело, благо маленькая грудь позволяет мне делать такие вещи. И в течение десяти минут, глядя в зеркало на свои выступающие соски, пыталась себя убедить, что одеваюсь так только потому, что мне этого хочется, а не чтобы обратить на себя взгляд серых глаз.

– Твою мать, Лили, что ты делаешь? – задаю вопрос вслух.

Разве я не хотела начать здесь новую жизнь? Первым правилом было не привлекать к себе внимание. Зачем тебе вызывать интерес этого профессора, который, судя по рассказам Мии, никогда этого не сделает? И извращенная часть меня отвечает, что именно поэтому я этого отчаянно хочу.

Не давая благоразумной части изменить моё решение, я собираю сумку, беру толстовку и выхожу из дома.

– Мисс Уолш, поделитесь своим мнением, – говорит Эванс.

Семинар был посвящен разбору творчества Эрнеста Хемингуэя. Вся группа была в восторге и сейчас делилась своими наблюдениями из книг автора. Судя по лицу профессора и тому, как поблескивали глаза из-под очков, я могла сделать вывод, что и его увлекало творчество писателя. Было легко заметить довольную улыбку, которая озаряла его лицо каждый раз, когда он слышал, по всей видимости, выводы студентов, похожие на собственные.

А я сидела и закусывала щеку изнутри, чтобы не сорваться и не брякнуть чего-нибудь дерьмового и не разрушить драйвовую атмосферу. Потому что… потому что это не мой автор от слова совсем.

– Я бы сказала, что это не идеологическое противостояние – это была борьба ни за что. Словно наводнение или цунами – катастрофа, не имеющая логики. Она не несет морального итога и остается необъясненной. Знаете, как то, что было послано нам за грехи, – воодушевленно говорит Миа о «Фиесте».

Согласна с этим, но для меня, в отличие от Мии, это минус, а не плюс произведения. Я отвожу взгляд от профессора, потому что чувствую, что буду отвечать следующей, и стараюсь выглядеть очень занятой, рисуя каракули в тетради. Но это не спасает.

– Мисс Миллер?

– Ну вот, – бормочу я. – Полностью согласна с Мией. Очень интересная точка зрения. Мне добавить нечего, – говорю громче, не отрывая взгляда от тетради.

– Мисс Миллер, – голос профессора звучит ближе.

Я все таки поднимаю голову и вижу, как Эванс встает из-за стола, обходит и облокачивается на него, вытянув длинные ноги в черных брюках, скрещивая руки на груди. Рукава его белой рубашки закатаны по локоть, обнажая мускулистые предплечья, испещренные венами. Этот вид пробуждает во мне голод. Не понимаю, чего я хочу: вгрызться зубами в сочный стейк или встать перед ним на колени и попробовать его.

Ого. А это откуда сейчас взялось?!

– Вы же читали хотя бы один роман Хемингуэя? Уверен, что у вас есть что сказать.

Я купаюсь в серебре его глаз и встряхиваю волосами, чтобы прогнать ненужные мысли, и прочищаю горло.

– Боюсь, мне они не нравятся по тем причинам, по которым вы их любите, – говорю я, как на духу, потому что не могу врать под этим взглядом.

– Расскажите, – просто просит профессор, и я замечаю в его глазах вспышку интереса, словно проблеск молнии.

– Как бы сказать… мне он не интересен. Мне понятно, для чего это сделано, как это сделано. Даже в той же «Фиесте» герои очень типичны, и эти лобовые метафоры о том, что герой не может любить женщину как мужчина, имея это позорное ранение, – по классу прокатывается смешок, но лицо Эванса остается серьезным. – Для меня литература это что-то более тонкое, мистическое и туманное. Не сказанное в лоб, а заставляющее пробираться сквозь скрытые смыслы, оставленные автором. Каждое слово должно иметь вес. И чтение – это удовольствие, а ты получаешь его тогда, когда тебе удалось распутать клубок этих замыслов, – как на духу говорю я.