Ее голос сломался.

Стал совсем бесцветным.

И это потрясло Спицу до глубины души.

Это он виноват. Он заставил ее говорить про Па. Он поступил так, не догадываясь о ее тревогах, и теперь не знал, как все исправить.

– Я… Я зря это, мам, я не хотел. Прости. – Он вскочил, уронив на пол стул. Нервно перетаптываясь с ноги на ногу, он подошел к ней ближе и взял ее за большой палец, не понимая, что делать дальше. – Пожалуйста, мама. – Он подергал ее за палец и начал хрипло петь. Ту самую песню, которую пела она, когда все было хорошо.

Мама вытерла лицо ладонями.

– Давай-ка я взгляну, мой милый. На твои находки.

Спица отодвинул в сторону подсвечник и высыпал металлические осколки на стол. Не дотрагиваясь до них, он угадывал и подсказывал маме место каждого, пока все они не сложились воедино. Закончив, мама опустила руки на стол и увидела будущее.

– Боже, сынок.

– Что?

– В память о несчастных, пропавших без вести в Великом наводнении в ночь с шестого на седьмое января тысяча девятьсот двадцать восьмого года у Петельного моста в Интингтоне, – прочитала она.

– Это ж будет тока потом, после сегодня еще шестьдесят четыре года ждать-то! – выкрикнул Спица.

Мама улыбнулась, конечно, он не ошибся. Возможно, способностью читать он и был обделен, но этого никак нельзя было сказать об умении считать.

– И это еще не все. Видишь, что здесь? – Она пробежалась пальцем по строчкам с более мелкими буквами. – Это имена и адреса погибших. Тех, кому предстоит погибнуть. Всего должно быть четырнадцать имен, я так понимаю. На отсутствующем фрагменте начертано последнее имя. – Она постучала по столу в том месте, где должен был лежать последний квадратный осколок. – Я знаю, потому что именно его нашел твой отец. И там в уголке была круглая печать с датой: тысяча девятьсот двадцать восемь. Это по-настоящему взволновало его и сбило с толку. А еще он был слишком, слишком любопытен. – Ее глаза остекленели.

– Он вернется, ну. Вот увидишь, точно, – сказал Спица и погладил маму по спине точно так же, как отец гладил его, обещая, что полоса невезения закончится и он сможет подсечь рыбку. – Па просто занят, строительство тама или еще что. Вернется – и закатим праздник, и пирог испечем, мам. О, пирог же!

Он покопался в сумке и достал новое угощение, которое Сорока скинула ему на колени перед тем, как он отправился домой. Развернул бумагу – он позаботился о сохранности подарка – и показал маме кусочек пирога. Тесто было пористым и желтым, и теперь, имея возможность получше рассмотреть его, Спица заметил сверху удивительную желтую глазурь. Пирог оказался еще теплым – несомненно, это металлические осколки сделали свое дело.

– Ешь, мам. Это от Сороки, свежее, тока сегодня испекли.

Он разделил кусок надвое грязными пальцами и протянул один маме. Та, наконец улыбнувшись, приняла его. А сам он сунул в рот палец с приставшей глазурью и вдруг, с исказившимся лицом, замахал руками, как птица.

Никогда прежде он не пробовал лимон.

– Мамины слова, они ж совсем без цвета, Сорока, – сказал Спица, сидя в своей сокровищнице и вертя в руках последнее подношение вороны – кусок теплого орехового хлеба. – Она мне раньше-то почему не рассказывала – говорит, такие тревоги мне пока не по зубам. Чую, я должен найти Па. Маме он нужен во как. – Спица посмотрел на свою собеседницу, пытаясь понять, есть ли необходимость добавлять, что и сам он очень нуждается в отце.

Сорока прыгнула Спице на колени. Он предложил ей крошку, поднеся прямо к клюву, но та лишь слегка покачала хвостом. Новый язык. Что она пыталась сказать?