Она сидела на низком стуле у окна, в старой футболке без надписей, с распущенными волосами и сигаретой, которую почти не курила. Дым поднимался медленно, лениво. Он был более уверенным в себе, чем она.

На коленях – блокнот. В нём – строки. Обрывки. Что-то про ветер, что-то про память, что-то – просто горизонтальные линии. Она зачеркивала. Почти всё. Почти сразу.

В наушниках – чужая музыка. Молодая. Новая. Там были слова, которых она сама не смогла бы сказать сейчас. И не потому, что не чувствовала. А потому что знала, что ей не поверят. Она поднялась. Пошла по коридору – босиком, шаги глухо стелились по полу, как будто даже пол знал: шум здесь – лишний.

Ключ от студии лежал на подоконнике. Он был тяжёлый, с оббитой биркой и заусенцем на краю – старый, как прошлое. Она вышла без пальто. Ветер был прохладным, но ей было всё равно.

Студия находилась в переулке, где когда-то торговали рыбой, а теперь – молчали. Металлическая дверь сопротивлялась. Как будто и она пыталась сказать: зачем ты пришла? Внутри пахло деревом, пылью и временем. Гитара стояла в углу. Микрофон – на стойке, молчаливый и уставший, как если бы уже слышал всё, что она могла бы сказать.

Она подошла к клавишам. Провела пальцем по крышке. Открыла. Села. Не включала запись. Просто нажала одну ноту. Потом вторую. Потом ещё одну.

Три ноты, как шаги в темноте. Она не запела. Даже не попыталась. Голос внутри неё был, но он теперь жил отдельно. Он больше не подчинялся мышцам горла. Он стал птицей, которой было уютно в клетке.

Она вспомнила: последний концерт. Февраль. Сцена. Свет. Крик фанатов. Нота, которую она держала дольше, чем нужно – будто знала, что это последний раз. Потом – чемодан. Тихий отъезд. Без пресс-релизов. Без постов. Без объяснений.

Все ждали, что она скажет что-то великое. Но она ничего не сказала.

Вечером она вернулась домой. Разделась. Зашла на кухню. Открыла холодильник – там было почти пусто. Взяла бутылку воды. Села у окна.

На телефон пришло письмо. От старого фаната. «Вы не обязаны быть героем. Просто спойте. Пожалуйста». Она прочла. Удалять не стала. Но не ответила.

Где-то за стеной кто-то включил старую её песню. Она слышала. Сидела тихо. Не пела вместе.

На полке стояли записи – альбомы, винил, книги, фанатские письма. Она взглянула. И не подошла.

Ночь в Париже была ровной. Без молний. Просто чёрной. Она потушила свет. И осталась внутри тишины, в которой когда-то жил её голос.

Он родился в середине восьмидесятых – ровно между исчезновением комет и появлением интернета. Первую правду он услышал в школьной столовой – от повара, которая сказала: “Котлета есть, но по бумаге – плов.”

С тех пор он верил только в то, что можно зафиксировать на видео. А лучше – в 4K.

Квартира была съёмная. Слишком чистая, чтобы в ней кто-то жил по-настоящему. Белые стены. Светильник на штативе. Стул, похожий на недоделанный трон. За кадром – ноутбук, камера, два микрофона-петлички, график загрузок и ссылка на Dropbox.

Он крепил микрофон на воротник парню, который приехал из Харькова, доучивался в Вильнюсе и мечтал когда-нибудь создать «самую прозрачную блокчейн-экосистему для гуманитарных транзакций».

Он не перебивал. Кивал. Вставлял “угу” и “да” на нужной частоте, чтобы нейросеть потом правильно разметила эмоции.

Парень говорил о свободе, о страхе, о пустом небе над вокзалом. О том, как мама не узнаёт в голосе Skype-соединения своего сына. О том, как хочется быть полезным, хоть немного.

Он слушал. Смотрел. Записывал. Но сам не присутствовал.

Когда съёмка закончилась, он выключил микрофоны, сложил технику, налил себе воды из графина. На столе загорелся экран. Комментарии к вчерашнему выпуску: