Едкую, давящую на глаза темень, медленно размывали мелкие частички света. В начале были крошечные белые крупинки, носящиеся по кромешному мраку, словно светлячки в ночи. С каждым мигом их становилось всё больше и больше. Они сливались воедино. Постепенно вырисовывались мутные очертания траншеи, расплывчатые силуэты людей, голоса которых доносились, будто бы издалека.

Отерев холодной ладонью лицо, покрытое липкой коркой из грязи, Марк стал шарить руками по сторонам, пытаясь найти винтовку, без которой он был совсем беззащитным.

– Это ищешь, сынок? – послышался эхом хриплый голос Потапа где-то рядом, – На, держи…

Посмотрев на Марка пристальным взглядом человека, который повидал немало на своем веку, он прошептал:

– Поверь, никакое оружие не убережет тебя от смерти… Когда ты убиваешь другого человека, то в первую очередь убиваешь себя медленно, рвотно, противно… После этого тебе никогда не быть таким, как прежде… Узнав, что я – бывший мент, в камере однажды ночью на меня устроили облаву… Удавку на шею… Двое держали руки, чтобы не мог сопротивляться… Вся жизнь пролетела перед глазами… Жена, дети… Не знаю, как мне удалось так рвануть, что те, кто держали, кубарем покатились на пол… Третьего я наугад полоснул лезвием… По моему лицу потекла теплая кровь… В ту ночь во мне словно умерло что-то важное… Я был уже не я… Потом пошёл по этапу… Там тоже хватило всякого, от чего даже теперь мутит… Мне хотелось выжить, увидеть семью… Однако, нужен ли кому такой муж и отец?

Вдали раздался приглушенный взрыв, через несколько секунд ещё один и ещё.

Стоящий на ящике, на котором не так давно сидел Марк, комиссар пытался разглядеть что-то в бинокль, ругая трёхэтажным матом густой туман. По его прерывистым движениям было видно, что он растерян. Он то спускался, то вновь взбирался на ящик, чтобы заглянуть за бруствер, то поправлял воротник шинели, обтряхивая налипшую грязь.

– По-моему, вы, товарищ комиссар, очень рискуете получить пару грамм свинца в лоб, – съехидничал шатающийся по окопу с самокруткой в зубах верзила, – Артиллерия косит в трёх, может, в четырех километрах южнее.

Комиссар обернулся. Лютая ненависть ещё большим пламенем легла на его лицо.

– Сейчас ты, падла, отведаешь у меня свинца, – заорал он, – Да… Да… Я таких, как ты…

Верзила, шмыгнув носом, неспешной походкой вразвалочку, так, словно он гулял по променаду, подошел к комиссару вплотную и, перекинув самокрутку в противоположный угол рта, сухо произнес:

– Такие, как ты, больше не способны ни на что, кроме угроз… Стоит лишь сказать слово, идущее вопреки с вашим, вы сразу же хватаете дубинку… Ну, шмаляй… Чего медлишь?

Бросив на Потапа вопросительный взгляд, верзила сплюнул под ноги комиссару и, с сожалением причмокнув губами, отступил назад.

– Будь на то моя воля, закатал бы тебя в эту проклятую землю…

Язвительно улыбнувшись в ответ, комиссар постучал указательным пальцем по спусковой скобе. По всей видимости, ему не хотелось оставлять безнаказанным человека, унизившего его. Постояв немного в раздумье, он опустил автомат и, спрыгнув с ящика, принялся усердно рыться в висевшей на левом плече потёртой полевой сумке.

– Чёрт лысый, куда ты её сунул, – разъярённо сипел комиссар, вывернув скудное содержимое сумки на землю, – Сто двадцать пятый, сходи к пулеметному гнезду, там командир лежит… Пошмонай шмотки…

– Начальник, Коляна бревном придавило… Не дышит уже, – отозвался чей-то прерывистый голос, – Нас же сейчас всех здесь пришьют…

Кто-то уныло затянул из последних сил:

– Я помню тот Ванинский порт,

И крик парохода угрюмый.