– Вторая рота разгромлена, заградотряд тоже, командир убит, – в полтона произнес он, искривив губы, – В линии фронта брешь, в которую скоро попрёт немец…

– Комиссар, мне-то какая разница… Пусть рвёт, хоть до Камчатки, – хмыкнул верзила.

Лязгнул автоматный затвор – Марк ещё больше вжался в стену. Его внутри колотило от страха. Хотелось, чтобы это жуткое видение исчезло, чтобы он снова оказался в своей реальной жизни. Однако, несмотря на страх и сильную боль в плече, Марк старался запомнить всё, что видел, каждую деталь, каждый фрагмент.

– Серёга, отстынь…, – сипло закричал Потап, встав на ноги.

На миг серое, изъеденное морщинами и сединами, каменное лицо комиссара озарилось улыбкой. Нахмуренные брови поползли вверх. Тусклые тёмные глаза засияли, как у ребенка.

– Кажется, совсем недавно мы с тобой гоняли голубей по Арбату, – с теплотой произнес он, – Закадычные друзья… Вместе служили, вместе работали в милиции… Но ты хотел большего… Только в тот день, когда мы брали банду Пастуха, всё перечеркнул… Ты оступился… У тебя не хватило духу добить мальчишку… А у него хватило – уложить двоих сотрудников… Думал, что это тебе сойдет с рук, кровь наших ребят? В тот же вечер я накатал рапорт на тебя и ещё вспомнил, что твой дядя был кулаком.

Лицо комиссара вновь стало суровым и бесчувственным. Ткнув со всей силы сапогом в грудь бывшего друга, он процедил сквозь зубы:

– Сволочь, больше не называй меня по имени… Убью…

Потап спокойно сел на корточки, достал из внутреннего кармана аккуратно сложенный листок пожелтевшей бумаги. Бережно развернул его и неторопливо начал что-то читать, поглаживая большими пальцами рук каждую строчку. Затем поднял опустелые обветренные глаза.

– Это последнее письмо, которое я получил от Маши… Зимой сорокового она с детьми переехала в Ленинград к родственникам… Говорят, будто бы, в сорок первом…

Быстро, чтобы никто не заметил, тыльной стороной ладони Потап взмахнул скупую слезу с обвисших почернелых век, к которым почти вплотную подобралась пепельная борода.

– Не тратьте, товарищ комиссар, патрон на того, кто и так уже мёртв, – прошептал он, закрывая глаза.

– Только подними, сволочь, ствол, – ощерился Жердяй. – Это будет твоя последняя секунда жизни.

Марк пассивно смотрел на всё происходящее. У него не было ни жалости, ни сострадания, ни единого чувства, кроме страха за свою жизнь. Он находился в совершенно чуждой ему обстановке внутреннего состояния неизвестного человека. Кто он такой? Как сюда попал? И что у него на уме? Марк пока не знал.

Плюнув на землю, комиссар направил автомат на Жердяя.

– Ну, и что ты мне сделаешь? – хмыкнул он. – Все законы, все правила для меня – это просто ничто… Я могу одной очередью уложить вас всех… Вы же сучьё поганое…

Где-то совсем недалеко послышалась вереница гулких хлопков, которые порвали в клочья тишину туманной дымки, покрывавшей сизым саваном траншею. Земля затряслась, будто бы разверзлась сама преисподняя. Пара брёвен, накрывавших боковой ход, с треском провалилась – раздался чей-то протяжный, надрывный крик.

– Твою мать… Ложись, – прогорлопанил басисто комиссар, падая на землю.

Оглушённый в тот же момент очередным взрывом, Марк не заметил, как съехал с ящика, на котором сидел, оказавшись в какой-то воняющей фекалиями луже. В голове что-то непрестанно шумело, свистело, грохотало, обжигая всё внутри, не давая ни секунды покоя. Сердце бешено колотилось. Марку казалось, что вот – вот его разорвет на части.

«Не вижу ничего… Чёрт возьми, неужели конец… Нет… Нет…, – вдруг Марк услышал чьи-то мысли, – Мне нужно найти эту грёбаную карту и принести её Йохану, иначе он убьет Женю… Жень, братишка, почему ты попёр на этого долбаного фрица? Отлежались бы до сумерек… Авось, пронесло бы… Почему меня не убили там в лесу? Почему именно меня выбрали на эту роль? … Вроде бы, потихоньку начинаю видеть».