– Ты была в Дун-Кинне, когда он пал, мадемуазель Исла?

Лицо стало совсем белым, когда она кивнула.

– Да. Прошло уже шесть месяцев, – пробормотала она с оссийским акцентом. – В тот раз они тоже пришли ночью. Гром гремел, но никаких облаков не было. Камни падали дождем. – Она покачала головой, осенив себя колесом. – Знаете, капитан Аарон говорил нам, что солнечный свет начинаешь ценить только после того, как побываешь под проливным дождем. Но иногда мне кажется, будто дождь идет всю мою жизнь.

Исла закрыла лицо руками, едва сдерживая слезы. Пытаясь предотвратить нежелательный поток, я наполнил миску едой из кастрюли и протянул ей.

– Тебе нужно что-нибудь съесть, мадемуазель Исла.

Она взглянула на меня, хрупкая, дрожащая.

– Какой в этом смысл?

– В картошке? – рискнул пошутить я. – Я задавал себе тот же воп…

– В еде! – огрызнулась она, выхватывая миску у меня из рук. – Все полетело к чертям, неужели вы не видите? Думаете, какие-нибудь полусырые помои хоть что-то исправят?

Старшие дети в комнате опустили головы, некоторые малыши заплакали. Но Диор оторвалась от смазывания своего кинжала, и ее голубые глаза сверкнули.

– Ты наберешься сил, сражаться станет легче, Исла. Не теряй присутствия духа. – Диор огляделась по сторонам и повысила голос: – Вы все, не теряйте присутствия духа. Я знаю, что дорога впереди кажется темной, но…

– Темной? – воскликнула Исла. – Темная дорога – это далеко не все! У меня был человек, который любил меня! Даже несмотря на все, что творилось вокруг, мне казалось, что я нашла своего единственного, свою вечную любовь! А теперь… – Она посмотрела на Диор, поднимаясь на ноги, и по щекам у нее заструились слезы. – Боже, лучше бы ты никогда не открывала эту клетку. Почему ты просто не оставила меня т…

– Замолчи, – предупредил я, выходя из себя. – Чувствовать себя убитой горем – это одно, мадемуазель. Но желать себе смерти – это оскорбление для всех мужчин и женщин, которые погибли, защищая эту крепость.

– И черт с ними! – Она сердито посмотрела на меня, потирая щеки. – Да пошли вы все к черту!

Девушка выбежала из хижины, сопровождаемая печальным шепотом и всхлипами детей. Я уставился на упавшую миску, еда разлетелась по полу.

– А я-то думал, я ненавижу картошку…

– Матерь и Дева, – усмехнулась Диор, глядя на меня и качая головой. – Иногда ты бываешь бессердечным придурком, Габриэль де Леон.

– Зато сердце у меня большое. И ему очень жаль.

Я наклонился, чтобы поднять плачущего ребенка с растрепанными рыжими волосами и платьем в пятнах крови.

– Но, увы, ужимки вроде «горе мне» в такие времена никому не помогают, Диор.

Диор вложила кинжал в ножны на запястье, глядя вслед Исле.

– Она всего лишь девушка, Габи.

– «Всего лишь» тут ни при чем, – вдруг произнесла Феба.

Мы с Диор одновременно посмотрели на нее. Закатная плясунья баюкала на руках маленькую Милу с перепачканным лицом и полными слез глазами.

– Неприятно признавать, но твой угодник-среброносец прав, Цветочек.

– Чертовски верно. Да, я прав, – пробормотал я.

– Не забивай себе этим голову, приятель. У каждой собаки бывают просветленья.

– Насколько я помню, мадемуазель, собаки едят кошек.

– Матушки-Луны, – усмехнулась она. – Да я бы не позволила тебе съесть меня, даже если б ты заплатил.

– Значит, тебе повезло, что я не предлагал.

Феба уложила девочку поудобнее, устремив на Диор свой изумрудный взгляд.

– Для слез есть время и место, Цветочек. И в печали, конечно же, можно найти утешение. Но падать с горы всегда легче, чем карабкаться наверх. А драться сломанными руками – больно. Но когда вокруг нас сгущается тьма, мы находим огонь внутри себя. И я вижу его в тебе, это несомненно. – Феба пристально посмотрела в глаза Диор и продолжила со страстью в голосе: – Ты – тот огонь, который сожжет эту тьму, Цветочек. И ты – девушка. Так что засунь свое дерьмовое «