– Каждая пиявка, которую мы встречали на этом пути, пыталась покончить с Диор. Безумие – следовать совету пиявки, какой дорогой идти. – Феба сердито посмотрела на меня. – Насколько я знаю, твой вид должен охотиться на нежить, а не льнуть к ним, как младенец к сиське.

– Вы меня не знаете, мадемуазель.

– Я знаю, что угодники-среброносцы из поколения в поколение охотились на ночных тварей. Наша великая королева погибла от рук одного из вас. Но теперь ты рад следовать за трупом?

– Никогда в жизни я не охотился на закатных плясунов. Никогда в жизни не видел ни одного, пока не встретил тебя. И Ордо Аржен – не мой вид. – Я в упор уставился на Фебу. – Вы. Меня. Не знаете.

Мы смотрели друг на друга, не мигая и не вздрагивая.

В костре затрещали поленья, и в наступившей неловкой тишине раздался голос Диор:

– А что там, в Высокогорье?

Феба первая прервала наше состязание в гляделки, встретившись взглядом с девушкой.

– Убежище. Надежное. Настолько, насколько можно найти в эти ужасные Времена Оскверненной Крови. Твое появление было предсказано Всематерями моего рода, и народ Лунного трона долго ждал твоего рождения. Ты найдешь там сестер, Цветочек. Святость. Магию, древнюю и истинную.

– Диор.

Девушка взглянула на мою сестру.

– Твоя ис-с-стина ждет тебя у Дженоа, – прошипела Селин. – Судьба каждой души под небесами завис-с-сит от того, доберешься ли ты до Найтстоуна.

Диор провела пальцами по волосам, оглядывая испуганные лица вокруг.

– А как насчет душ в этой комнате?

– За них пока не переживай, – сказал я ей. – Сейчас тебе не нужно принимать никаких решений. Все подождет до завтра. Утром, при свете все станет яснее.

Маленькая девочка у меня на руках наконец успокоилась, и, уложив ее на одеяло у костра, я оглядел комнату. Дети были бледными и испуганными, окровавленными, плачущими и оцепеневшими. Я уже видел эту картину раньше: сотни городов, тысячи жизней, и все это уничтожили алчущие крови холоднокровки.

– Но, знаешь, вампир, когда я был мальчишкой, я накрепко выучил одно: когда твой мир катится в бездну, нужен лишь тот, кто говорит уверенно. Так, будто знает, что делать.

– А теперь всем спать, – уверенно произнес я, положив руку на меч. – Нежить ваш сон не потревожит. Все песни однажды умолкают, малыши. Все города рушатся. Но то же самое произойдет и с тьмой. Она закончится. А я присмотрю за вами, пока не забрезжит рассвет.

Дети примолкли, утихли последние рыдания. И, схватив свою бутылку и одарив Диор легкой улыбкой, я в одиночестве вышел в холодную ночь.

Я взобрался на холм, к подножию которого прижалась наша лачуга, глубоко вдыхая благословенно свежий воздух. Вокруг было холодно и темно, небеса над головой и безмолвная пустота. Но каким бы темным ни стал мир, меня согревала целая доза санктуса, потому сама ночь казалась живой.

Из зимних глубин доносилась завывающая песня ветра. Спешили по своим делам ночные существа, не обращая внимания на печали каких-то там людей. Обещание спокойного сна. В детстве ночь казалась мне временем, когда нужно бояться; местом, где обитали чудовища. Но, несмотря на весь свой ужас, на всю таинственность, ночь иногда может быть лучезарной, вампир. Ночь может быть…

– Прекрасной, – пробормотал Жан-Франсуа.

Последний угодник-среброносец оторвал глаза от химического шара, и его взгляд упал на последнюю иллюстрацию историка – изображение Габриэля, стоящего на страже в темноте. Когда вампир поднял на него свои шоколадно-карие глаза, в которых можно было утонуть, Габриэль медленно кивнул.

– Иногда, – согласился он. – Иногда она может быть прекрасной.