Я сердито зыркнул вниз по реке на Киару, и мои клыки удлинились.

– И эта чертова сука помогала заполнять их.

Судя по виду, Диор замутило, и она тяжело сглотнула. Я снова огляделся в поисках Селин, но не обнаружил никаких признаков ее присутствия в снежной пелене, продуваемой ветром. Соскользнув с Медведя, я спрятал снаряжение, затянул на обнаженной груди бандольер и взглянул на девушку.

– Давай отваливай. И побыстрее. Триста-четыреста футов вниз по реке. Дела у нас херовые, поэтому беги, Диор, беги.

– Габи, мне не нужны тв…

– Я понимаю, что тебе хочется проявить себя. Но Киара Дивок – монстр, за плечами которого сто лет кровавых убийств. А у тебя даже меча нет. Битвы надо уметь выбирать, Диор.

Я развернул Пони, несмотря на протест девочки, шлепнул сосья по крупу. Пони бросился бежать, Диор завизжала, изо всех сил ухватившись за гриву, а мы с Лакланом повернулись к врагу. Рядом с Киарой выстроилась дюжина рабов-мечников, но, учуяв Диор, порченые просто бросились вверх по реке к нам. Мою обнаженную кожу жгло ветром, но когда нежить приблизилась к нам, эгида вспыхнула ярче, и это давно забытое тепло принесло удивительное утешение: кроваво-красный свет пробивался сквозь льва у меня на груди, на руках светилось имя дочери, и все это смешивалось с серебряным пламенем бесстрашной веры Лаклана.

При виде этого свечения Киара подняла руку и взревела, приказывая порченым остановиться. Но повиновалась ей лишь половина монстров, остальные, не сбавляя темпа, бросились к нам. Я поднял Пьющую Пепел в мрачном приветствии, и эгида на мне запылала кровавым жаром. Лаклан начал стрелять – выстрел за выстрелом – из пары верных пистолетов. И когда нежить врезалась в нас, щурясь от нашего ослепительного сияния, мы с моим верным клинком начали танец, как в дни былой славы. От гнилых тел отлетали конечности, с плеч падали головы, из шей били фонтаны крови. А Пью в это время мурлыкала у меня в голове старую, горько-сладкую мелодию – детский стишок, который я пел Пейшенс, когда она была маленькой девочкой и, увидев страшный сон, просыпалась в темноте от страха.

Когда бойня закончилась, на льду у наших ног лежали тела, тлеющие и расчлененные. Лаклан был забрызган красным с ног до головы, а с меча Диор у него в руке капала кровь. Он порубил противников, как мясо на колоде мясника. Пьющая Пепел дымилась, клинок покрылся серой пылью, окрасился красным. На коже у меня горнилом полыхала эгида, и налитые кровью глаза теперь уставились на Мать-Волчицу.

«Мы знаем ее, з-знаем ее».

– Знаем.

«Мы ненавидим ее, н-ненавидим ее».

– Ненавидим.

Киара стояла в пятидесяти футах вниз по течению реки, в тени замка, и ее кости-украшения звякали на ветру. Перед ней стояла дюжина порченых, дрожащих от животного желания убить, а двое высококровок рядом с ней злобно уставились на льва, горящего у меня на груди. Ребенок в повозке что-то крикнул, когда раб-мечник захлопнул дверь клетки. Лошади ржали от страха перед окружающими их мертвецами. Лаклан перезарядил пистолеты. Но я смотрел только на Киару, мой разум полнился образами того дня, когда мы освободили Трюрбале.

Я снова видел висевшие на крюках мертвые тела, видел, как их разделывают, как останки счастливчиков сохраняют жизнь менее удачливым. Тонкие, как веточки, пальцы тянутся ко мне сквозь ржавые прутья. Погребальные ямы, полные костей.