В результате этой торговли рос спрос на хлопковые ткани, так как африканские правители и торговцы почти всегда требовали хлопковые материи в обмен на рабов. Хотя часто считается, что работорговля приводилась в движение простым обменом ружей и безделушек на человеческий товар, рабы чаще обменивались на гораздо более банальную вещь – на хлопковый текстиль. В исследовании британского торговца Ричарда Майлза о 1308 операциях бартерного обмена на 2218 рабов Золотого берега с 1772 по 1780 год показывает, что текстиль составлял более половины стоимости всех обмененных товаров. Португальский импорт в Луанду в конце XVIII – начале XIX века говорит о том же: ткани составляли около 60 % импорта[82].

Африканские потребители имели дурную репутацию из-за своей привередливости и быстро менявшихся предпочтений, приводивших в отчаяние европейских торговцев. Один европейский путешественник отметил, что вкусы африканских потребителей были «самыми непостоянными и капризными», и что «две деревни редко бывали согласны в своих канонах вкуса». Когда корабль работорговцев «Дилижан» приплыл из своего французского порта в 1731 году, в трюмах был тщательно подобранный ассортимент индийского текстиля для обслуживания конкретных потребностей побережья Гвинеи. С той же целью Ричард Майлз посылал своему британскому поставщику очень специфические инструкции в отношении цветов и типов текстиля, которые в то время были востребованы на Золотом Берегу, вплоть до конкретных производителей, которых следовало нанимать. «(Мануфактуры) мистера Кершоу ни в коей мере не сравнятся с мануфактурами Найпа, – сообщал он своему британскому корреспонденту в одном из писем 1779 года, – по крайней мере, не в глазах черных торговцев здесь, а ведь именно им необходимо угодить»[83]. Европейская торговля хлопковым текстилем связывала Азию, Америку и Европу в единую сложную коммерческую сеть. Еще никогда на протяжении четырех тысячелетий истории хлопка не была создана подобная система, охватывавшая весь мир. Никогда прежде изделиями индийских ткачей не платили в Африке за рабов, покупавшихся для работы на плантациях в Америке, где выращивались сельскохозяйственная продукция для европейских потребителей. Это была внушительная система, которая ясно говорила о преобразовательной мощи союза капитала и государственной власти. Наиболее радикальными были не отдельные характеристики этих торговых механизмов, а сама система, в которую они входили, и то, каким образом различные части этой системы подпитывали друг друга: европейцы изобрели новый способ организации экономической деятельности.

Экспансия европейских торговых сетей в Азии, Африке и Америке строилась не на предложении лучших товаров по хорошим ценам, а на подчинении конкурентов войной и на принудительном европейском торговом присутствии во многих регионах мира. В зависимости от относительного баланса общественных сил в конкретных местах этот центральный принцип реализовывался по-разному. В Азии и Африке европейцы селились в прибрежных анклавах и доминировали в заокеанской торговле, поначалу не занимаясь выращиванием и производством хлопка. В других частях мира, прежде всего в Америке, местное население эксплуатировалось, а часто вытеснялось с мест своего обитания или уничтожалось. Европейцы создали новый мир, начав разворачивать плантаторское земледелие в массовом масштабе. Когда европейцы занялись производством, они сделали экономическую ставку на рабство. Эти три движущие силы – имперская экспансия, экспроприация и рабство – стали основой возникновения капитализма.