Майк ко всем порядкам захватчиков относился нейтрально, скорее с пониманием и спокойствием, потому как и сам частично принадлежал к культуре итальянцев. Как и говорилось ранее, когда он был ещё ребёнком, приёмные родители не прогадали с выбором верования и приняли Империанство, а мальчику ничего не оставалось, как присоединится к этому потоку. Вот и вытекает факт того, что с раннего детства в голову Смита прополз дурман Имперора. Для него бог существует в облике существа, которое живёт где-то там, за пеленой Римских небес, до которых могут достать лишь стальные пики высоток этого города. Именно оттуда он смотрит на всех людей мудрым и суровым взглядом, а затем дланями своими помогает императору вести дела в стране. Именно факт всевидящего бога, который может тебя в любой момент покарать за ошибку, вынуждает людей идти на поводу у системы, вынуждает не совершать греха, за который накажет человека не власть в богатых районах, а сам бог – отец и всесоздатель.

Но тогда встаёт вопрос: почему народ должен испытывать мучения ради него? Почему именно всем нам выпала такая судьба, жить во времени, когда род человеческий достиг своего апогея? Почему я должен двигаться маршем в толпе, а не бежать по улицам, втягивая воздух своими ноздрями? Почему-почему-почему…

Майкл думал об этом. Обо всём постоянно размышлял и молчал, глядя очередной раз на своё отражение в стекло монорельса, двигаясь на своё дело в неблагоприятные районы Рима. И опять – почему, почему, почему. Не забывал он и о постулатах Имперора, некие заповеди, подкрепляющие основной закон империи. Всех их Смит знал наизусть:

“Первой оглашаю я – помни обо мне всегда.

На второй промолвлю – храни господа на века.”

Эти две заповеди гласили о вечности, в которой находится Имперор. В тебя проникает забвение и “щёлк”, ты уже тонешь в океане безбожия. Самый ужасный грех для Церистов – забыть о своём боге, разве это не может не натолкнуть человека на мысль о том, что именно на этом держится вся религия? Если народ забудет, система разрушится, спадёт занавес державы, захватившей почти весь мир.

“Не гони брата или сестру свою, и не гоним ты будешь.

Дракою докажешь ты себе, что недостоин меня.”

Конечно, из этих двух частей постулата можно сделать вывод об обществе, которое следует единому порядку. Запрет на рукоприкладство выражается именно здесь, ещё одна вещь, способная разрушить иллюзию империи. Если все погрузятся в хаос, то система разрушится, спадёт занавес державы, захватившей почти весь мир.

“Отвергнешь ты меня, если в человеке увидишь лучшего.

Я твой отец, создатель твоей плоти и разума.”

И вот – последние две, примечающие связь человека и Имперора. Это наручники, которые смыкаются окончательно на руках каждого жителя империи, не давая ему ни мыслить, ни признать кого-то другого лучше бога. Ситуация вновь совпадает с предыдущими частями постулата, ежели человек нарушит это, то система разрушится, спадёт занавес державы, захватившей почти весь мир…

Майкл очевидно начинал это понимать, но барьер первых заповедей не давал ему продвинуться в своих размышлениях, потому тот старательно перепрыгивал с темы на тему в своей голове, стараясь не попадаться на слово “бог” ещё раз, но словно большой капкан эти три буквы снова возникали на подкорках сознания и переходили к разрушающим чувствам победы над системой, что, естественно, являлось грехом в рамках верования, но этого Смит ещё не понял.

Он выбрался с нужней станции метро на поверхность и огляделся. Здесь не было шагающих маршем толп, однако люди вокруг выглядели взволнованно, а ещё очень устало и тоскливо. Было видно, как в их глазах читалось разочарование в сегодняшнем дне, но искорку жизни в их душе продолжала держать империя. Пожалуй, такой строй в некотором плане действительно сплачивал людей в одно единое, пытаясь удержать их на волне, ведя в правильное русло.