Пришел в себя в теплом бассейне в пещере. Все тело ныло, болело, выло, но я вполне осознанно смотрел вокруг. Напротив, сидел Александр Всеволодович c кружкой в руках.

– Пей, – сказал он и, придерживая кружку, споил мне все, что в ней было.

Потом отставил кружку, поднял меня и отнес на руках к столу, где уже ждал Боджинг. Меня снова усыпили, и не знаю, что делали, но, когда я пришел в себя, раны хоть и саднили, чесались, но не вызывали боли. Рядом сидел Бо, как его называл Сруб и, тихонько покачиваясь, пел. Как только я заворочался на столе, он подскочил и подсунул мне кружку с отваром. Вдоволь напившись, я спросил, что со мной.

– Было плохо-плохо. Сейчас хорошо-хорошо. Ты отличный пациент, много светлой энергии. Когда буду тебя учить целительству, будет легко-легко.

От его смешных повторений стало легче и даже светлее вокруг.

– Давай-давай помогу встать. Не торопись, а то начнут расходиться склеенные раны, да и повязки могут слететь. К вечеру их снимем.

– Как к вечеру? Так мало времени прошло?

– Ты двое суток лежишь – сказал он и помог мне встать на ноги. – Нужно-нужно много есть. А потом-потом – спать.

«Да кто же против?» – подумал и произнес вслух:

– А что было, когда я потерял сознание? Они от меня теперь отвяжутся?

– Что значит отвяжутся? У тебя два пути в этом месте, Ученик. Один путь – это раб днем, а Ученик, ночью. И так до того момента, пока мы с Боджингом не поймем, что тебя можно показать миру и ты не будешь убит наемниками в первую очередь Ватикана, как только появишься среди людей, – гулко пробасил дед Сруб.

– А второй какой?

– Второй проще. Тебя убьют и закопают за кошарой. Может, и закапывать не будут. Скормят двум барсам, которые живут в доме Исмаилхана.

– Ты не переживай сильно, Ученик, – добавил Боджинг. – Все хорошо-хорошо получилось, и Исмаил-хан даже похвалил меня. Сказал, что хорошо слежу за рабом, который будет «красным бараном» на выпуске его внука, а потом еще долго воспитывал внука палкой. Так воспитывал-воспитывал, что того унесли на руках ученики медресе. Теперь у нас есть время тобой заниматься и сделать из тебя хоть чуть-чуть сносного воина. Ну и мозгами твоими также необходимо озаботиться. Уж больно-больно ты слабо образован для своих лет.

– Как это слабо? – аж взвился я. – Я, между прочим, отличник. Всему классу помогаю учиться и на олимпиады по нескольким предметам езжу от школы. Две областных по английскому языку и литературе выиграл в прошлом году и на республиканскую олимпиаду должен был поехать в октябре.

– Ну теперь не поедешь, но это не беда. Будем тебя учить серьезно и глубоко. Всему, что может тебе понадобиться в жизни через два года. Все. Пора мне тобой заняться всерьез.

Интересного больше ничего не случилось, как мне показалось… Меня обмазали приятно пахнущей мазью, сверху мази наложили повязки так, что свободными от бинтов, остались только кисти рук и лицо.

– Садись за стол, Ученик, ешь, а потом в купальню, смываться. Ну и начнем работать – и так пропустили два дня, – пробасил Александр Всеволодович.

– Я вообще-то без сознания после порки эти двое суток был, – буркнул я. – А не на диване под телеком и с книжкой валялся.

Оба деда засмеялись в голос, хоть я и не подозревал, что кто-то может меня расслышать. Смутился и побрел к столу.

– Ты смотри Боджингушка, ученик-то наш ожил. Бухтит даже по чуть-чуть. Значит, не будем его сегодня жалеть. Бухтит, значит, здоров. Ты давай после вечери и начинай.

Я сел за стол на то же место, где сидел в день откровенного разговора, злясь на свою несдержанность. «Ведь мог же промолчать. Всегда так. За болтовню получаю, – думал, – и у Харлампиева все время так было. Эх! Говорил мне папа: „В закрытый рот и муха не залетит“. Вот у меня, балбеса, она все время залетает».