– Ну вот, а я не успела посмотреть мультики! – причитала Холли, натягивая полосатые гетры. – Дома мне их не разрешают много смотреть…

– Ну, ты чего, – Джи подошла к ней с расческой и принялась заботливо приглаживать длинные светлые волосы. – Родители просто заботятся о тебе, киска. Моя мать не пускала меня гулять вокруг дома до девяти лет!

– Это ужасно, – Холли вздохнула. – А заплети мне «рыбий хвостик»?

– Конечно.

Джи могла казаться строгой, но Холли вила из неё верёвки. Иногда мне казалось, что у неё над всеми есть какая-то странная власть.

Телефон зазвонил вновь. Холли уже стояла на пороге со своим кожаным рюкзачком на спине и с волосами, заплетенными так искусно, что они, казалось, заиграли новыми искорками.

– Идем, милая, – я подтолкнула её и махнула Джи. – Я скоро вернусь.

– Ага, – девушка лукаво подмигнула, что означало: «Пойду, достану пиво». Холли с любопытством взглянула на нее, потом на меня и прыснула в кулачок.

– Лив, – сказала она, когда лифт помчался вниз. – Звони чаще. Мама и папа меня совсем не любят… не покупают игрушек, не возят в кино или зоопарк. Пожалуйста, хотя бы звони – я не буду такой одинокой, пока буду слышать тебя в телефоне.

– Хорошо, – я нежно сжала ее руку. – Друзья навек, Холли?

– Друзья навек! – девочка отдала мне честь, и я шутливо прижала руку козырьком к виску.

Это был наш с ней жест, сакральная тайна, о которой не знал никто на свете.

Машина Джейка уже стояла на парковке, а сам он в ожидании замер подле. Я с беспокойством отметила то, как он ссутулился, как жалко завернулся в плечи. Казалось, даже его дорогой пиджак стал ему велик на три размера, впрочем, как и глазницы – из угрюмых впадин угольками мерцали больные затуманенные глаза.

– Джейк? – я заботливо положила руку ему на плечо, но он отстранился. Это больно кольнуло меня, хотя я ничего не сказала, тревожно поджав губы.

– Садись, Холли, – пробормотал Джейк. – Папочка сейчас подойдет.

– Да, па, – Холли смиренно засеменила к машине. С каждым шагом изгиб её спины терял ту задорную прямоту, превращаясь в покатый панцирь одиночества.

– Я слышал о твоей травме, – сказал Джейк и закашлялся. – Очень жаль, что я не смог приехать.

– Я вижу, что тебе плохо, – заметила я, глядя, как он схаркивает тёмный комок в сточную канаву. – Рану быстро залечили.

– Того ублюдка нашли? – спросил Джейкоб.

– Нет, – я качнула головой, – я не писала в полицию.

– Хм, – Джейкоб улыбнулся, обнажив черные десна, покрытые струпьями. Длинные, огрубевшие десна. – Можешь не беспокоиться. Он получит по заслугам.

Джейк развернулся и неуклюже затопал к своей машине. Я с тревогой взглянула ему вслед. У меня вдруг возникло отвратительное ощущение, что все вокруг знают, что происходит, и лишь одна я пребываю в неведении.

Ночь была полна звуков. Открыв глаза, я долго вслушивалась в них, обливаясь потом от страха. Где-то в темноте плакал ребёнок, заходился стонами и криком. Я села в кровати и включила уцелевший ночник. В комнате никого не было, но я явственно слышала жуткие всхлипы – чей-то нереальный, далекий, словно долетающий из глубокой ямы, голос причитал и хныкал прямо в моей голове.

– Мамочка… мамочка…

– Эй?

Люди, которые в ужастиках спрашивают: «Есть тут кто?», непременно погибают первыми. Поэтому я, облизав соленые от пота губы, умолкла и осторожно ступила на ледяной пол. Рука легла на обмотанную изолентой рукоять бейсбольной биты, любезно одолженной Женевьевой. Тёмная квартира казалась огромной: чтобы не оставлять за спиной мрак, я включала каждый торшер, каждый светильник по пути в гостиную.