Если не возвращался сюда столько лет, то зачем пришёл сейчас?

Этот вопрос давно надо было решить, но силы богатырской не хватало, чтобы разобраться в себе.

– Илья? – В сенях появилась она. Не узнать её было невозможно. Та же ямочка на подбородке, брови густые и чёрные, глаза цвета бирюзы и шелковистые волосы, теперь серебряные, точно возраст сделал их драгоценными. Но лицо сухое, испещрённое множеством морщин – многое пережила Златыгорка. Многое и сам он пережил, чего скрывать: и смерть лицом к лицу в битвах ему хищным глазом подмигивала, и друзей верных навсегда терял, и в опале у князя был, когда заточили Илью на долгие месяцы в погребе…

– Я пришёл к тебе, Златыгорка. Не знаю, надолго ли. Сына ты мне подарила, наследника. Вот только наследовать-то и нечего. Нет у меня ни престола чужеземного, ни гор златых – одна служба народу да князю. Хочу, чтоб Сокольник эту службу у меня и наследовал. Силы у него в достатке: батька богатырь да мать – поляница. Подучу его ещё слегка уму-разуму да и уйду на покой.

– А сам-то потом куда, Илья? – ласково спрашивала Златыгорка, всматриваясь в давно позабытые черты любимого.

– Этого я не решил ещё. Раз есть у нас дитя с тобой, так, может, на старости лет и сойдёмся, станем жить как муж и жена. Ты как думаешь?

– Я-то как думаю?.. – в голосе Златыгорки зазвенела давняя обида, прятавшаяся под незатянувшимися ранами. Но негоже было встречать Илью жалобами. Он всё же богатырь, на службе у самого князя первый дружинник, а сама она – последняя баба в глухой деревне. – Я за тобой пойду, куда скажешь. Мне что здесь, что на чужой стороне – всё одно. Как уехал ты, всё опостылело. Одна отрада появилась – Сокольничек, сынок. Воспитала я его богатырём. Но дети ж не скотина, чтоб пасти и подле себя держать. Они птицы вольные. Улетел мой Сокольник, а потом вернулся и тебя ко мне привёл. Теперь я за тобой в огонь и воду пойду. Лишь бы ты, Илюшенька, меня позвал…

Робко потянулась Златыгорка к богатырю, и не оттолкнул он её. Она прижалась к холодным и влажным после дождя доспехам и выплакала всю горечь, чтобы не жила она больше в душе.

– Хорошо нам было здесь, в Пестобродье, с тобой, но больно опустело, гляжу, село. Боюсь, заскучаем одни тут на старости-то лет. Давай, что ли, вместе с сынком в стольный Киев-град. И жить, глядишь, веселее, и князю мудрой опорой останемся, да и Сокольничек хотя бы навещать нас будет, коли на заставу дальнюю не отправят.

– Как же ладно ты говоришь, Илья. – Златыгорка уже тянулась губами к жёсткой щетине на щеках богатыря и стала нашёптывать ему в правое ухо: – Здесь жутко жить стало. Уезжают люди из Пестобродья. И мы уедем, Илюшенька.

Проговорив ответ, она сомкнула губы и стала целовать шею богатыря.

– Фу-у-у, да вы чего делаете там?! – громко заявил о своём присутствии в комнате Сокольник. – Я вообще-то всё вижу!

Илья вздрогнул и, высвободившись из объятий, отстранился от Златыгорки, будто устыдившись слабости. Она же нехотя отпустила его, как и всегда.

– Мам, медовухи горячей нальёшь с дороги? Промёрзли мы. Мёд-то остался?

– Остался. Сейчас погрею и вам принесу.

– Ох уж эти хлопоты ваши… – проворчал Илья. – Я об одном только думаю: где мне лечь?

– Я думала, ты со мной ложе разделишь, – прошептала еле слышно хозяйка.

– Конечно, разделю, – тоже тихо-тихо ответил Илья. – Но потом. Потом… Поняла? Да и устал я сегодня – спать буду до обеда, наверное. А от медовухи твоей не откажусь… Продрогли старые кости.

– Тогда на печи ложись – место тёплое, кости и прогреешь, – улыбнулась Златыгорка, юрко скользнула Илье за спину и обняла напоследок. – Исполнилась моя мечта, Илюша. Чудится мне, будто сегодня я заново родилась.