– Да как она посмела? – не сдержав гнева, воскликнула она.

Судовой врач, который уже взялся за ручку двери, заинтересовался нетипичным восклицанием и вернулся. Встал рядом.

– О чем вы говорите, сударыня?

Лассель не считала нужным вмешивать постороннего мужчину в женские дела. Мужчины склонны перегибать палку в вопросах, связанных с выходками детей и слуг.

– Не беспокойтесь. Я сама с ней поговорю.

– С кем?

– Это совершенно неважно, – ровным голосом отозвалась Лассель, откидывая крышку шкатулки. Баночка с пилюлями нашлась под украшенным позолоченной резьбой гребнем для волос, а рядом, полузасыпанный шпильками для волос, лежал обрывок бумаги, сложенный вчетверо. – Смотрите, лекарство почти закончилось, – удивилась она.

– Да, верно. А это что? – указал лекарь на обрывок.

Лассель резко захлопнула крышку, поддавшись короткому, но яростному желанию прищемить протянутые куда не следует пальцы.

– Не надо так злиться, сударыня, это всего лишь мое любопытство. – Светлые глаза врача смотрели с тревогой, какой не возникало даже когда она начинала заговариваться и становилась рассеянной.

– Да. Да, вы правы, что-то я… Должно быть мне и впрямь лучше выпить лекарство и прилечь. – Лассель прижала пальцы ко лбу. Она не могла понять, откуда взялась вспышка ярости и почему тут же пропала бесследно. Искренне пыталась доискаться причин своих темных эмоций, но решительно никакой подсказки не находила. Словно ответ был рядом, но в полной мгле.

Лекарь самолично налил ей воды из кувшина и подал стакан. А потом наблюдал за тем, как Лассель дрожащими руками вытрясла из баночки одну из трех оставшихся пилюль и закинула в рот.

– А теперь отдохните, – распорядился он лишенным былой сердечности голосом и наконец оставил ее одну.

И только дождавшись, когда он уйдет, Лассель вернулась к шкатулке, пострадавшей от жестокого обращения, открыла крышку и достала обрывок бумаги. Чьим-то до боли знакомым острым косым почерком на обрывке желтоватого листа было написано всего два слова: «Не пей!» Лассель не знала, кто написал эти слова и почему, но догадывалась, что если лекарь это увидит, то будет очень недоволен, и поэтому торопливо сложила ее и бросила назад, к гребням и шпилькам. Захлопнула крышку и, совершенно обессиленная и вымотанная, борясь с головокружением и тошнотой, упала грудью на неразобранную постель. Качка становилась невыносимой.

Великая библиотека не пустовала даже во время осенней Ярмарки. Хотя студенты целую декаду были предоставлены самим себе, всегда находились те, кто тратил свободные дни на отчаянные попытки подтянуть знания к экзамену, добить научное исследование или догрызть неподатливую тему. Под сводчатыми потолками бывшего храма Хранителей круглосуточно горели настольные лампы и шелестели страницы. Хоть кто-то да задерживался допоздна. На этот раз Терри пересидел даже смотрителя: пришел раньше, чем тот сменил своего зевающего коллегу, и вот теперь они менялись обратно – а безнадежно отстающий от курса студент все еще листал книгу.

Буквы плыли перед глазами, особенно оттиснутые при помощи плоской печати на желтых страницах книг прошлого столетия. Терри потер двумя пальцами переносицу. Из-за того, что временами приходилось полдня проводить в очках, переносица с непривычки ныла больше обычного. После дымчатых стекол, раскрашивающих мир в цвета потоков энергии, перед глазами плыли радужные пятна.

– Ищешь что-то конкретное? – на скамью напротив опустился однокурсник Арри Рантала, сбросил с плеча ремень сумки. – И где опять твой куратор? – он оглянулся, будто рассчитывал, что заносчивая физиономия Карьяна маячит где-то неподалеку.