– В городе лучше готовят, чем здесь? – он попытался пошутить, но Карьян в ответ даже не улыбнулся.

– Город есть город. Поживи тут хотя бы полгода и поймешь.

Терри нахохлился, как больной сыч. Его раны были невидимы взгляду, но еще слишком свежи.

– Город – та же тюрьма, только побольше. Если у тебя нет денег.

Карьян глянул искоса.

– Здесь ни у кого нет денег, – напомнил он.

Терри провел рукой по скатерти. Мало какие слова могли одновременно успокоить его и встревожить. Все его проблемы – от того, что матери понадобились чужие деньги. Много чужих денег. Не будь денег – не было бы проблем. Но как без них?

– А за чей счет банкет? – слабо улыбнулся он.

– Смотря чей. Пансион студентов оплачивает их семья. А те, кто работает, обязаны подтверждать квалификацию. Магистериум решает, насколько ты полезен. Насколько ты адекватно оцениваешь свои потребности.

– А если неадекватно?

– Понизят.

– Понизят мои потребности? – Терри не мог удержаться, чтобы не подразнить Карьяна. Для него была непривычна подобная отрывистая манера речи, выдающая простака. Аристократов учили говорить много и красиво – чтобы каждая реплика превращалась в монолог, который слушателям захотелось бы записать и заучить наизусть. Примерно так, как разговаривал Риттау.

Карьян на провокацию не поддался.

– Можно и так сказать, – уронил он и перестал отвечать на новые вопросы.

«Амират» значит «истина». А еще «белый», но не просто белый цвет, вроде побелки, это «бейши», а такой белый, когда смотришь на солнце. Или на храм. Или императора. Еще про слепых говорят, что их глаза видят истину. «Гёршеги амират».

Об этом Лассель рассказал судовой врач, когда вызвался осмотреть ее больные глаза. Он подтащил тяжелый стул близко к окну, усадил ее лицом к небольшому смотровому окошку и попросил снять темные очки и смотреть прямо на свет, сколько сможет, пока он ищет на дне ее глаз какие-то лишь лекарям понятные знаки. Лассель не могла смотреть на свет даже одной минуты. Предприняв несколько безуспешных попыток помочь ей справиться со светобоязнью, судовой врач рассказал ей о том, как имперцы понимают слово амират. Почему он ей это сказал? Почему именно этими словами?

– Это название города, – возразила Лассель, сев вполоборота, чтобы свет не мучал ее. – Амират – это город, не правда ли?

– Священный город, госпожа, – поправил лекарь, мужчина средних лет, по морскому обычаю отпустивший бороду и усы, хотя они не были настолько густыми, как у неразговорчивого хмурого капитана. Врач убрал увеличительное стекло в бархатный мешочек и сложил в футляр из черного дерева. – Любой имперец сказал бы вам, что Амират должен увидеть каждый перед встречей с Создателем.

– Увидеть Амират и умереть, – бледно улыбнулась Лассель. А может и не улыбнулась вовсе. Только попыталась. Улыбаться и шутить было не то чтобы слишком тяжело для нее, но она чувствовала неуверенность в том, что у нее получится.

– Да, так они тоже говорят, слово в слово.

Лассель надела темные очки и стало чуточку легче. Ей не хотелось видеть Амират ни в каком смысле.

– Я досадил вам? – суховато уточнил судовой врач, имени которого она никак не могла вспомнить. Вроде он представлялся, но лишь однажды, и настолько давно, что воскресить в памяти звучание его имени не представлялось возможным. Проще перечислить клички всех королевских гончих, которые брали первый приз за скорость с семьдесят первого по восемьдесят шестой. Какая досада, что невежливо переспрашивать имя человека, который оказывает тебе услуги!

Лассель посмотрела на него поверх темных очков и ничего не ответила. Ее лоб пересекла морщинка, будто она пыталась, но никак не могла вспомнить какую-то досадную мелочь.