Льянеро были как бы отдельной расой, кем-то вроде легендарных кентавров. Они жили, ели, справляли нужду и даже спали на своих низкорослых лошадках, которые никогда бы не выиграли в скачках, но могли часами бежать подпрыгивающей походкой, характерной для лошадей льянос; это настоящая пытка для любого всадника, если только тот не вырос в седле.

В ожесточенной войне за независимость это было грозное войско самоубийц, вооруженных копьями. Они словно застряли во временах Паэса[31] и Симона Боливара и, вернувшись домой, постарались отгородиться от мира, с которым не желали иметь ничего общего.

Венесуэльцы или колумбийцы – не имело значения, потому что даже если они и враждовали, это была вражда между братьями, так как они считали себя не столько гражданами той или другой страны, сколько «чистокровными льянеро».

Тем не менее до них все-таки доходили какие-то известия о Великой войне, разразившейся в далекой Европе, поэтому они несказанно удивились, узнав, что она уже три года как закончилась.

– И вы в ней участвовали? – поинтересовались они.

– К несчастью.

– На этой кастрюле?

– На ней самой. Если приглядеться, сзади, в хвостовой части, еще можно увидеть пять следов от пуль.

– Вот это да, чувствовать себя уткой, когда от тебя вот-вот полетят пух и перья! – воскликнул льянеро, тот, что помоложе, и, помявшись, робко добавил: – Послушайте, гринго! Можно мне полетать на этой штуковине? Я бы заплатил три песо.

– Естественно! – тут же согласился Король Неба с самой обаятельной из своих улыбок. – А вы женаты? – И когда тот ответил утвердительно, с сомнением покачал головой. – В таком случае, даже не знаю, стоит ли… – добавил он тоном, приводящим собеседника в замешательство.

– Это еще почему? – вскинулся льянеро.

– Видите ли… – с самым серьезным видом начал американец, – когда кто-то в первый раз садится в самолет, яйца поднимаются у него к горлу под действием гидростатической декомпрессии, сопряженной с резким изменением давления и высоты, что ускоряет ретрокомпаративное действие, вследствие чего тестикулы примерно месяц не могут вернуться на место и функционировать должным образом. – Он с сокрушенным видом прищелкнул языком. – А некоторым женщинам не нравится, когда их мужья целый месяц бездельничают.

Бедный парень выпучил глаза.

– Вы что, хотите сказать, что, если я поднимусь в этой штуке, я месяц не смогу «прыскать»? – возмутился он.

– Ну, может, не месяц, но…

– Ни за что, гринго! – решительно сказал парень. – Если я целый месяц не буду трогать свою бабу, ее попользует Устакио… Оставим это!

– К сожалению, наука несет с собой подобные проблемы, – еще глубже забил гвоздь собеседник. – Мыто люди привычные, и у нас это длится пару дней, но у того, кто летит впервые…

Джон МакКрэкен, которому пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться, слушая наглое вранье пилота, постарался перевести разговор на другую тему, и они еще долго обсуждали с простодушными льянеро, как мало для тех значило окончание войны и разгром немцев.

Неожиданно одна из лошадей громко заржала и начала нервно бить в землю правым передним копытом, поворачивая голову в сторону реки.

Ее хозяин рывком вскочил на ноги, поднес руку к поясу и с тревогой обнаружил, что оружия при нем нет.

– Ах ты, дьявол его забодай! – воскликнул он, обернувшись и внимательно оглядывая густые заросли на другом берегу темной реки. – Вайка!

– Что это значит?

– Дикари! Вайка значит: «Те, кто убивают». То, что я уже вам говорил, брат, индейцы-людоеды.

– Я ничего не вижу! – сказал Джимми Эйнджел.

– Вайка нельзя увидеть. Их можно учуять. И если Грустная Мордаха ржет и бьет копытом, предупреждая, что чует вайка, значит, вайка тут, сеньор, могу поклясться. А когда воняет ягуаром, она брыкается, – добавил льянеро, вместе с товарищем вскакивая на своих лошадей. – И советую вам отсюда убраться, пока они не воткнули вам в зад стрелу.