На прикроватной тумбочке лежит запылившийся учебник по пенитенциарной психологии. За два года заключения осуждённый прошёл адаптацию в новой среде. Он принял правила игры, получил свою кличку и распределение в новой иерархии. Того Димы, которого так рьяно бросается спасать клон, больше не существует. Кого бы он ни вытащил из тюрьмы, это будет не тот Дима, который туда сел два года назад. Я свидетельствовала его перерождение по письмам, которые он отправлял мне. Возможно, он отправляет их до сих пор, но я давно не открывала почтовый ящик. И если вдаваться в подробности, он и до тюрьмы не был тем, кого стоило спасать, но я не буду забегать вперёд. Точнее, назад.

Несмотря на произошедшие утром события и внесение коррективов в моё настоящее, планы на вечер, хоть и сменили окрас и теперь больше похожи не на элемент свободы, а на вновь приваренный железный прут к моей клетке – не отменяются. Собираюсь.

***

Я оказалась права, ещё вчера окрылявшие планы на сегодняшний вечер быстро разбились о реальность. Призрак Димы, как всегда, бесцеремонно влез и навёл в моей жизни свои порядки. Я расскажу эту историю чуть позже, когда мы дойдём до неё в хронологически верном изложении и когда вы будете морально к ней готовы. Присаживайтесь удобнее, вас ждут американские горки из подземелья в небеса и обратно. Из прошлого в настоящее и снова в прошлое. Если вы рассчитываете что-то здесь понять, мне вас заранее жаль. Разочарование, которое вы испытаете, придаёт реальности горьковатый вкус.

Возвращаюсь в квартиру Димы Лизиного, дёргаю ногой и качаюсь из стороны в сторону, закусив губу. Ещё немного и слёзы брызнут из моих глаз от отчаяния. Ненавижу слёзы. Способность Димы влиять на мою жизнь даже из тюрьмы бросает меня в состояние беспомощности. Сначала его призрак таскался за мной мягким тёплым облаком, придавая сил, но вскоре трансформировался в чёрный ядовитый туман, выжигающий всё на своём пути. Стоило мне почувствовать свободу, он появился вновь. Как он это делает?

Тревожно ищу какой-нибудь нудный фильм, чтобы скорее уснуть под него. Говорят, что режиссерский дебют Мела Гибсона «Апокалипсис» вполне подходит на роль транквилизатора. Нахожу пиратскую версию и включаю. Слово “apocalypto” в одном из множества вариантов переводится как «показывать новое начало». В масштабах бесконечности начало и конец практически неразделимы. Когда одна история заканчивается, начинается другая. Если оставаться в тематике этого фильма, то для европейцев новым началом стало уничтожение майя. Для майя новым началом было уничтожение лесных индейцев.

Получается, созидание нового и уничтожение старого неразделимы. Вместе с этим, уничтожение противоречит созиданию. Я запуталась в собственных мыслях. Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Смотрю на своё отражение в чёрном экране телевизора, пока мужской голос говорит мне из динамиков: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Стоило промелькнуть одной мысли о символичности этой цитаты в союзе с моим отражением, как чёрный фон на экране сменяется зелёными кустами. Я падаю на подушки и наблюдаю, как тапир, охваченный страхом, пытается спастись от голожопых размалёванных индейцев. Надеюсь, я смогу уснуть.

Индейцы только что поймали тапира и вырезали ему сердце. Как только в кадре появляется пульсирующий орган, я вскакиваю от перебоя собственного. На секунду мне показалось, что оно остановилось. Я впиваюсь рукой в область своего сердца, контролируя его биение. Точнее, находясь в иллюзии, что я его контролирую. Продолжаю смотреть эту жестокую сцену потрошения муляжа тапира, но уже чуть дальше от телевизора. Отхожу к окну и закуриваю сигарету. Смотрю, как индейцы прикалываются над своим братом, предлагая съесть яйца своей добычи. Он берёт их в руки, затем рвёт зубами. Я втягиваю в себя дым, стараясь остановить подкатывающий кошмар. Перевожу взгляд на открытое окно. Делаю круговые движения головой, чтобы расслабить шею и плечи. Мне кажется, что кто-то трогает входную дверь снаружи. Индейцы раскатисто смеются. Они смеются, пока я тихо крадусь в коридор. Пока я поднимаю крышку глазка и всматриваюсь в слабо освещённую площадку.