Во дворе они умылись, поливая друг другу из кувшина и прошли в избу. Мария опять кормила сынишку, а мать разлила по мискам щи, сваренные из свежего щавеля, добавила туда сметаны, нарезала мелко зелёного лука. «Туда бы ещё пару яиц да сальца порезать мелкими кусочками» -подумала она, вздохнув. Вошла Мария, на ходу застёгивая пуговицы платья. На её лице всё ещё светилась нежность, которой вся она была переполнена, когда кормила ребёнка.

– Ой, мама, какое это блаженство, когда он сосёт грудь! – Сказала она мечтательно, – хочется реветь от счастья, честное слово!

– Хорошо, когда есть что сосать, – проворчала мать, прогоняя заоблачное настроение Марии, возвращая её к земным заботам. Они молча пообедали.

Мать мыла посуду, искоса поглядывая на сидевшую у стола дочь, которая задумчиво смотрела через окно, подперев ладонью подбородок.

– Что-то долго муж твой не едет. Может, кралю себе какую нашёл? – Заговорила мать. Мария вздрогнула, тень недовольства промелькнула на лице.

– Разве это от него зависит? Когда отпустят, тогда и приедет.

– А откуда ты знаешь, может, его уже давно отпустили? – Гнула своё мать. – Вон, уже по хуторам мужчины возвращаются, а его всё нет…

– Да не знаю я, мама, ну что ты мне душу терзаешь? – Внезапно вспылила Мария, вскакивая из-за стола, выбежала вон, сильно хлопнув дверью.

– И слова уже сказать нельзя! – Крикнула ей вдогонку, с обидой, мать.

Мария остервенело взмахивала косой, будто рвалась догнать кого-то невидимого. «Уже и мама сомневается, что он приедет, – обиженно размышляла она. – А, вдруг, и правда, не приедет? – Промелькнуло в голове, отзываясь тонким уколом в груди. – Нет, не может быть! ведь он так любил меня!»

Она стала вспоминать, как он ухаживал за нею, терпеливо сносил её насмешки, не обижался на неё, что бы она ему ни говорила. А она вдоволь поводила его за нос. Ей, избалованной вниманием и ухаживаниями молодых офицеров, сначала не хотелось даже обращать внимание на сержанта, следившего за нею преданными глазами. Но, постепенно, она невольно, всё чаще и чаще, начинала задумываться, вспоминать его взгляды, выражение лица, жесты, голос, его слова. И наступил такой миг, когда она спросила себя: «Неужели… люблю?» И, тут же, громко расхохоталась над нелепостью своей мысли.

«А, ведь, любишь же! Любишь! – Вкрадчиво прошептал внутренний голос. Она тогда отмахнулась, рассердилась даже.

Прошло время, но голос был терпелив: – Ну признайся же, признайся самой себе… Я, ведь, прекрасно знаю, что любишь!» – Да, люблю, ну и что? – Сердито ответила она, и, тут же, поняла, что да, любит, что ей плохо без него, трудно без него.

А потом, когда их группа ушла в разведку и, спустя неделю, вернулся только он один и принёс карту с разведданными в посеченном осколками маскхалате, измученный и худой, как щепка, она прижала его голову к своей груди, гладила его слипшиеся, грязные волосы, целовала его исцарапанное лицо, смывая пыль собственными слезами, шептала бессвязно слова любви и нежности.

…Спустя пол-года, в затишье между боями, сыграли, очень скромную, фронтовую свадьбу. Командир полка, высокий, беловолосый латыш, поздравил их с рождением новой семьи, пожелал им пронести свою любовь сквозь огонь войны, остаться живыми и невредимыми. Коптились на столе фронтовые лампы, сделанные из артиллерийских гильз, пили спирт из солдатских кружек… Через несколько дней НП (наблюдательный пункт) полка накрыло прямым попаданием тяжёлого снаряда…

Полк выстроился у свежевырытой могилы, прощался с обезображенными останками того, кто, ещё совсем недавно, был их командиром. Мария молча смотрела, как падала земля, скрывая могилу, как выравнивали лопатами холмик, выросший над нею… Безостановочно текли слёзы, она их даже не замечала… Звучали в голове слова: «Останьтесь живыми и невредимыми, пронесите свою любовь до светлого дня Победы, до конца дней своих, …живите!» Эти слова повторялись в голове снова и снова, и она ничего не могла с этим поделать, да и не хотела…