– Мы пойдём, мать, встал из-за стола Алфред. -Время не ждёт. – Сыны тоже встали и гурьбой вышли на улицу.

Мария ворошила вчерашнее, уже основательно подсохшее, сено, поглядывала, как Алфред с сыновьями взмахивают косами, оставляя позади себя ровные ряды скошенной травы. «Да, столько мужиков в доме – это сила! Они так несколько дней поработают и сена на зиму у них будет с избытком. Ещё и продать часть смогут, -думала она. -Господи, когда же Володя-то домой приедет? Измучилась, ведь, совсем! Хорошо, хоть молока в груди много, можно отцедить, а так пришлось бы сыночка с собой таскать… Как он там? Может, мама вышла куда, а он кричит, надрывается? – Ей невыносимо захотелось бросить грабли и бежать домой. —

Нельзя, нельзя! – Остудила она себя. – Они, ведь, так нас выручили! А чем я ещё их могу отблагодарить, чем?

И так они, какие добрые, угостят каждый раз чем-нибудь вкусненьким, – она вспомнила, как приятно пахла можжевельником копчёнка, какая была мягкая, прямо таяла во рту; проглотила набежавшую слюну и тут же почувствовала стыд, подумав: – А я, вообще-то, совсем бессовестная, только позовут к столу, и прусь сразу… Но, с другой стороны, у них, ведь, всего вдоволь, что им стоит лишний кусочек для меня отжалеть? Да и тётя Юзефа всегда так ласково смотрит, так приглашает, что неловко и отказывать… Да и дурой надо быть, чтобы такой случай упускать, не до стыдливости тут, когда над каждым куском хлеба трясёшься»…

Мария ворошила и ворошила сено, чувствуя, как намокло от пота и липнет к телу платье, как пот струйкой течёт по ложбинке между грудей. Они стали тяжёлые, набухли от молока. «Покормить бы сыночка сейчас, – тоскливо подумала она. – Хватит ли ему молочка до вечера?» Солнце разошлось вовсю, жарило так, что всё время тянуло пить, напившись, обливались потом, боролись с жаждой, но долго не выдерживали и опять шли к ведру с водой, стоявшему в тенёчке.

Изредка по ослепительно-голубому небу проплывали небольшие белые и кудрявые облака, заливался жаворонок, вовсю стрекотали кузнечики.

– Пап, пойдём искупаемся, а? – Предложил Вилис, наступавший отцу на пятки, видя, что у отца голая спина стала красной от солнца и блестит, как лакированная. – Тяжело работать, коса быстро садится.

– Ладно, пойдём, -согласился Алфред, – искупаться и впрямь не лишне, сопрели совсем. – Они воткнули косы кружком и пошли на озеро. «Смотри ты, даже близняшки бредут, опустив головы, – подумал Алфред, чуть заметно усмехаясь, – нажарились на солнце, не до беготни. Да, денёк сегодня – дай Бог повек! Постоит так недельку, сена будет вволюшку. Эх, сейчас бы можно было так развернуться, первым хозяином в волости стать!

Сыны силу набирают… Голодранцев кругом – сколько хочешь, хоть дюжину батраков можно было бы набрать… Да, разве, дадут? Поговаривают уже о колхозах, глядишь, скоро и землю обрежут, да и, не дай Бог, ещё и в Сибирь выселят…» -Алфред почувствовал, как в грудь заползает глухая, тяжкая злоба. К «лесным братьям» податься, что ли? Да ну, что я там на одной ноге делать буду? Да и дураком надо быть, чтобы с ними связываться. Немец ничего не смог сделать, а эти, и подавно… Рано или поздно, но их всех переловят, постреляют, и баста!» -Алфред посидел некоторое время на берегу, задумчиво глядя, как сыны резвятся в воде, посверкивая ягодицами, потом стащил с себя штаны и тоже полез в тёплую, как парное молоко, воду. Она так приятно ласкала перегретое тело, что даже сердце млело.

Играли солнечные блики на воде, садились на тростник стрекозы, еле уловимый ветерок слегка рябил воду… Алфред выбрался на берег, отстегнул деревянный протез, долго растирал руками натруженную культю.